подтвердил Чернов. – У Молитора самая слабая дивизия. Французы думают, что вы попытаетесь прорваться через Швиц, естественно, на этом направлении сосредоточили главные силы.

Все генералы согласились с планом главнокомандующего. Продовольствие решили выдавать по половине порции, благо заготовили немного хлеба, сыра и мяса. Если разумно экономить, должно хватить дней на десять.

– На все деньги, что у меня есть, пусть фуражиры закупят у местного населения продовольствие, – объявил Константин. – Не хватит, я оставлю государственные долговые расписки. Право на это у меня есть.

Далее перешли к боеприпасам. Решено – патроны беречь. Коль предстоят схватки – действовать штыковыми атаками.

– Ещё очень важный вопрос, – сказал Суворов, – что делать с ранеными? Быстрый марш с боями, имея на руках столько раненых, нам не совершить. Их надо оставить здесь в Муттентале. – Он позвал Фукса, попросил прихватить бумагу и чернильный набор. Приказал: – Напишите от моего имени письмо генералу Массена с просьбой позаботиться о наших раненых, как мы заботимся о раненых французах. Взываю к его благородству и милосердию.

– Диспозиция следующая, – сказал Суворов, склоняясь над картами: Восемнадцатого утром выступает Ауфенберг. Пусть проведёт разведку боем. На следующий день Багратион, а за ними все остальные. Корпус Розенберга и дивизия Ферстера остаётся прикрывать отход. Вам, Андрей Григорьевич, – поднял он взгляд на Розенберга, – стоять насмерть, пока последний мул с поклажей не перевалит через Брагель. Потом, с Богом, отходите. На вас надежда особая. По возможности сделайте вид, будто мы и вправду решили прорваться через Швиц. Выдержите?

– Уж, выдержу! – пообещал Розенберг и перекрестился.

– Уж постарайтесь. У вас всего четыре тысячи штыков. Против попрёт колонна в шестнадцать тысяч, с пушками и кавалерией.

После совещания ко мне подошёл Чернов.

– Помните, что вы должны сделать? – строго спросил он, глядя мне прямо в глаза.

– Помню, – спокойно ответил я.

– Понимаю – дело грязное. Но коль поручено – выполняйте.

Он устало влез в седло и поскакал в направлении Швица.

– О чем вы говорили с Черновым? – поинтересовался у меня Константин.

– Он постарается уверить Массена, что мы решили пробиться по этому направлению, – соврал я.

* * *

Австрийский корпус Ауфенберга провёл успешный рейд. Снял посты с горы Брагель, благополучно спустился в Кленвенталь и занял позиции. На следующее утро французы атаковали австрийцев. Те стали отступать, заманивая врага в лесистую местность. Те увлеклись и напоролись на русские штыки авангарда Багратиона. А дальше начались упорные бои.

Суворов взобрался на свою клячу. Надвинул на глаза круглую шляпу. Укутался в епанчу. Антонио решил идти пешком. Я подошёл к главнокомандующему.

– Разрешите обратиться.

– Говорите.

– Впереди тяжёлые сражения. Неизвестно, что может случиться…

– Ах, ты вон, о чем, – смекнул Суворов и бросил быстрый взгляд в сторону Великого князя, которому казак подавал лошадь.

– Я не смогу, не посмею поднять руку на сына государя.

– Понимаю тебя, – вздохнул Суворов.

– Ваше превосходительство! – К нам тяжёлыми размашистыми шагами подошёл взволнованный Розенберг.

– Что случилось, Андрей Григорьевич?

– Александр Васильевич, тут такое дело… Пастух местный рассказал, что на кладбище французы что-то закопали. Я пошёл с ним. С виду могилка свежая, крест стоит. Приказал раскопать.

– И что там?

– Две гаубицы. Целёхонькие. Утащить не успели. И зарядные ящики к ним.

– Ну, ты мастер клады искать. Молодец! – похвалил его Суворов.

– Только у меня офицеров артиллерийских всех выбило, – пожаловался генерал. – Капрал остался, да и тот хромает.

– А возьми-ка Доброва, – нашёл выход Суворов.

Розенберг с сомнением взглянул в мою сторону.

– Мне бы майора надо. А Добров молод ещё.

– Как же, молод, – возмутился Суворов. – Он на флагманском корабле у Фёдора Фёдоровича служил в артиллерии. Корфу штурмовал. А ты его все за молодого считаешь.

– Ну, коли у Фёдора Фёдоровича… Возьму.

Я с облегчением выдохнул. Остаюсь в арьергарде. Пусть Аркадий присматривает за Константином. А я здесь повоюю.

Пушки, что выкопали на кладбище, оказались отменные, короткоствольные «фоконы». По восемь зарядов к каждой. Тут же нашлась дощечка с таблицей прицелов, – вот удача! Заряд, ядро, угол подъёма ствола – дальность выстрела. Я сформировал обслугу для каждой пушки и приказал готовиться.

После полудня, в направлении Швица загрохотал бой. На наши передовые посты напали французы.

– Докладывать мне обстановку! – требовал Розенберг.

Ему сообщили, что передовая колонна французов появилась из Швица. Наши посты встретили их в штыковую. Французам удалось захватить нашу полевую пушку.

– Отбить её! – разгневался Розенберг. – Как же это вы, ребятушки пушку французам отдели? Не хорошо!

Пушку отбили, да ещё захватили французскую гаубицу. С этим добром отошли к основным позициям. К вечеру бой затих.

– Вот, тебе ещё два орудия, – сказал мне генерал. Ты теперь, Добров, у меня командующий артиллерией. О, как звучит! Я в рапорте так и напишу: лейтенант Добров командовал артиллерией. А ты, уж, меня не подведи. Слыхал, как Суворов меня разносил, когда я опоздал под Сен-Готардом? А все из-за пушек. Не протащить их было по той дороге, за то и колонна встала. А ты, уж, будь расторопнее.

Ночью последние части арьергарда спустились с Росштока. Ободранные, босые, с обмороженными носами и конечностями. Как могли их отогревали, подбирали какую-нибудь обувку, отпаивали горячим чаем с капелькой молока.

– Завтра баталия будет, – говорил Розенберг уставшим солдатам. – Надо стоять насмерть.

– Да ты нас по пояс в землю закопай – биться будем до последнего! – отвечали солдаты. – Мы этим мусьям за все наши страдания отплатим сполна.

На Брагель все ещё продолжали подниматься колонны. Даже ночью не прекращалось движение.

* * *

Утренний туман нехотя расходился, обнажаю Муттенскую долину. С двух сторон вздымались горные кряжи, занесённые снегом. Через долину бежала река, местами глубокая, местами по колено. Сквозь чистую воду просматривалось дно, покрытое булыжником, словно мостовая. Солнце сегодня не показалось. Зато небо затянули тучи. Пошёл дождь вперемешку со снегом.

Дозорные доложили о приближении противника. Французы шли тремя колоннами с артиллерией и егерями впереди. Армия была поднята по тревоги. Генерал Розенберг приказал построиться в две линии. Сам он выглядел словно Зевс-громовержец: злой, огромный, в новом, невесть откуда взявшемся, парике, густо посыпанном мукой.

– Парик новый! – недовольно рычал он. – А полон вшей. Лошадь мне подайте. Или я должен пешим руководить войсками?

Казаки подвели высокого крепкого мула под уланским седлом.

– Это что за осел? Для меня? – вознегодовал Розенберг.

– Мул, ваше превосходительство, – поправил его есаул. – Лошади нынче все хлипкие, раскованные. А этот крепкий.

– Ладно уж, – махнул рукой Розенберг. – Генерал на осле – тоже генерал.

– Извольте позавтракать, чаю откушать, – подбежал ординарец с подносом.

– Что это за чай? – с подозрением заглянут Розенберг в чашку.

– Смородиновый лист.

– Сойдёт! – он взял чашку и двумя глотками