У основания осыпи стояла горняцкая хижина, в которой жили стайки мышей, крыс и белок. Единственная комната была сколочена из сосновых стволов, небольшой участок рядом расчистили под огород – вероятно, чтобы выращивать картошку и морковь. А может быть, хоронить мертвых. Жутко до мурашек по спине, но мы умирали с голоду.

– Раз-два, сэндвичи с сыром, – сказала Джин, раздавая бутерброды.

Мы отточили искусство приготовления добротного сэндвича из сыра и ржаного хлеба за считанные секунды. Как раз в тот момент, когда я подумала, что место тут слишком жуткое и кажется, будто подъельники подкрадываются к нам от опушки леса, Джин заявила:

– Наверное, здесь умер кто-то из тех старых золотодобытчиков.

Она обладала талантом произносить подобное именно в тот момент, когда я пыталась проглотить кусок.

Мы снова отправились в путь, петляя по тропе. На одном из поворотов нас обдало водяной пылью от водопада; косматые мхи облепляли скалы. Тощие молодые деревца сосны скрученной росли все реже, их постепенно сменяли более старые пихты субальпийские и ели Энгельмана. Во второй половине дня последний поворот в горной долине вывел нас на ровное место, где с обрыва низвергался ручей. На вершине водопада мы раскинули руки, ощущая прохладный воздух, обдувающий нас и скальную стену внизу. Джин достала бинокль и сказала:

– Смотри.

До гор было всего несколько часов.

Я окинула взглядом ландшафт. Сияющие луга устремлялись к заснеженным скалам, вздымающимся над нами на несколько тысяч метров. Пальцы пихт субальпийских с кронами, зауженными под воздействием ветров и снега, постепенно становились все реже и к горам совсем исчезали. Ближе к ручью пихты субальпийские и ели Энгельмана стояли купами, а в прогалинах, созданных сокрушительными снегопадами, ударами молний и порывами ветра, росли молодые сеянцы.

– Вот где я хочу провести свой день рождения, – заявила я, указывая на хребты.

Мы двигались по ненадежной тропе вдоль ревущего ручья, заросшего зеленой ольхой и гибкой ивой. Казалось, этим путем давно не пользовались. Мы старались идти быстро, но у тропы были другие планы. Грязь налипала на ботинки и засасывала. Каждые десять метров путь преграждали бревна, нам приходилось переползать через них или пробираться снизу, стебли заманихи царапали руки. На повороте Джин остановилась у медвежьих экскрементов – лепешек размером с блюдо для индейки.

– Гризли, – сказала она. – У черных не такие большие.

Лепешка блестела от ягод и травы. Мы продолжили продираться сквозь деревья, пока не наткнулись на очередную лепешку. Еще больше и свежее.

Джин прикоснулась к ней.

– Холодная, но мягкая, – пробормотала она. – Примерно дневной давности.

– Начинаю нервничать, – буркнула я.

Ручей шумел, к тому же медведи не заметили бы нас, если бы мы вынырнули из-за поворота посреди таких кустов. Как-то летом Джин уже спасла меня, когда прилив застал нас у водопада Цусиат на тропе Западного побережья на острове Ванкувер, и нас могло унести в океан. У меня не хватало сил вскарабкаться на десятиметровый обрыв, поэтому она ухватила меня и дотащила до самой вершины вместе с рюкзаком – вместе, наверное, килограммов семьдесят.

– Давай пройдем еще чуть-чуть. Очень хочу провести день рождения в горах, – объяснила я, но после следующего изгиба тропы у меня перехватило дыхание: следы в грязи длиной с локоть и глубиной по щиколотку, а углубления от когтей длиной в палец.

– Это точно гризли! – воскликнула Джин. – Отметины огромные. Посмотри на деревья!

На тополях, словно по линейке выстроившихся вдоль ручья, протянулись свежие полосы от когтей. Пять прямых порезов длиной в метр шли параллельно. Из белых шрамов струился прозрачный сок, словно кровь из ран.

Рядом валялся двухметровый борщевик, из его подранных листьев сочилась ядовитая жидкость. Впервые с момента нашего знакомства я увидела Джин испуганной.

– Скорей! – закричала я.

Мы можем остаться в шахтерской хижине. Без сомнения, мы злоупотребили гостеприимством. Я отстегнула от пояса воздушный горн, и мы запетляли вниз, подгоняемые тяжелыми рюкзаками, – не удосужились отрегулировать лямки на спуск. К раннему вечеру мы добрались до хижины – более ветхой, чем мне запомнилось; между бревнами зияли щели, а окна и двери закрывал обшарпанный пластик. Но все же здесь безопаснее, чем в палатке.

Мы побороли страх, занявшись приготовлением еды. Перемешали готовую смесь для торта с водой и сухим молоком, выложили получившееся тесто на сковороду Джин, накрыли фольгой и запекли на походной печке, смеясь, когда оно убегало через край сковороды. Мы отмечали день рождения под звездным небом с кружками красного вина и теплыми кусками шоколадного торта, распевая «Happy Birthday», как волки, воющие на луну. Индейцы нлакапамук верят, что, когда человек превращается в волка, он обретает мужество и силу.

Мы проболтали у костра до поздней ночи. После похода по тропе Западного побережья Джин сражалась с депрессией. Мы говорили об унынии и страхе, которые могут сломать жизнь, – чувствах, слишком хорошо знакомых мне после того, как брак родителей распался, и меня впервые охватила непреодолимая меланхолия. Туман в голове, мешавший мыслить. Джин сказала, что иногда чувствует себя как ее мать, которая находилась на лечении в психбольнице. Я снова наполнила кружки, и вино с богатым букетом потекло по нашим венам, заставляя звезды сиять. Мы обсудили мелочи, помогающие справляться с проблемами, ежедневные ритуалы. Составлять списки крошечных задач, осколков свершений, например: «встать с постели» и «почистить зубы». Кататься на велосипеде по крутым горным дорогам, пока не вымотаешься до бесчувствия. Взбираться на горный хребет под солнечным светом таким сияющим, что ты нехотя улыбаешься. Мне было легче бороться, чем ей. Я просто хотела, чтобы жизнь Джин наладилась.

Наконец мы потушили костер, вернулись в кромешную тьму хижины и при слабом свете налобных фонариков расстелили спальные мешки на бревенчатых койках. Я застегнула мешок и зарылась поглубже, словно это могло защитить меня не только от холода.

Следующим утром, пока Джин готовила завтрак, я пошла умываться к изумрудному пруду. Проверила, нет ли следов гризли. У основания скалы, покрытой каскадом лакричных папоротников, оказалось пятно перегноя, из которого торчали изящные черные стебли адиантума – курчавого папоротника. Я плеснула водой в лицо. В выемках, заполненных гумусом, рос кочедыжник, а крошечные голокучники покрывали пригорки в тени деревьев. Все они, подобно дарвиновым вьюркам[27], нашли свою нишу.

Ощутив сильный запах гнили, я огляделась по сторонам. Деревья и кустарники были неподвижны, папоротники – безмятежны. Я решила, что это запах гниющего мяса, которое притащил сюда ночью гризли.

Я поспешила к хижине и крикнула:

– Джин! Давай выбираться отсюда!

Бледное солнце поднималось над вершинами на горизонте. Мы