Шрифт:
Закладка:
– Очень редко. – Людмила отбросила русую прядь волос со лба. – Он нас бросил, когда мне было всего семь лет, я его плохо помнила. Мать все говорила, что пока он работал в комсомоле и в партии, то бросить не мог, она бы на него пожаловалась и ему бы устроили головомойку, а когда все посыпалось, тут же и ушел. Это ее слова. У моей матери сложный характер, с ней не всякий стерпится, вот отец и не стерпел. Я так думаю. Он мне об этом потом и сам сказал, еще до того, как я вышла замуж. Деньги он нам переводил исправно, кстати. Но он был холодным человеком и, мне так кажется, не испытывал ко мне тех отцовских чувств, которые должен испытывать к дочери родной отец. И у меня не сложилось с ним. И мать настраивала против него. Короче, семьи не вышло, привязанности тоже. Было только чувство утраты. И чувство, что все должно было случиться в жизни иначе.
– Он ведь был охотником?
– Еще каким! Фанатиком! Мать так говорила. Она ненавидела его охоту.
И за чаем Людмила рассказала, как и почему не сложилась их семья. Отец, как она понимала, жил исключительно своей жизнью и свои интересы ставил на первое место. Хотя зарабатывал он неплохо и укорять его в том, что он не обеспечивал семью, было нельзя. Что до охоты, то она была лишь лакмусовой бумажкой его отношения к близким. На нее Калявин мог променять все что угодно. Родных и близких в том числе. Он был партийным вожаком, но высоко не пошел, дослужился до второго секретаря чего-то там, кажется, райкома. Потом работал в нефтяной промышленности. Его и так дома видели только время от времени. А тут еще он уезжал на долгие дни со своими друзьями. Иногда на недели, на Урал. А мать с ним после этого днями и неделями не разговаривала. А иногда и месяцами. Она считала, что так себя женатые не ведут. А отец все чаще говорил: хочешь – разводись.
– Это то, что я поняла из их отношений, – в конце своего рассказала заключила Людмила. – Он вообще был одиночкой, сам по себе. А потом однажды, как она сказала, взял и переменился. Просто стал другим.
– Как это – другим? – спросила Юля.
– Замкнутым, мрачным. Он и так не баловал ее вниманием, а тут просто отдалился. Точно стена между ними образовалась.
– Но что послужило причиной? Может, другая женщина?
– Кажется, нет, – покачала головой Людмила. – Мать поначалу так думала, а потом поняла – причина другая. Куда худшая…
– Но что может быть еще хуже для женщины? – поинтересовалась Юля. – Хуже предательства, измены?
– У него на душе был великий грех, – вдруг услышали они от двери.
И втроем обернулись. На пороге стояла хмурая пожилая женщина в куртке с капюшоном. Резкие вертикальные черточки в уголках ее губ говорили о суровости и неприветливости натуры.
– Привет, ма, – кивнула Людмила. – Как тетя Зина?
– Жива-здорова, тебе привет передает.
– А Юрочка где?
– На лавке сидит, – кивнула та на двор.
– С Котофеичем?
– Ага. Соскучился.
– У нас товарищи из органов, – объяснила молодая хозяйка.
– Это я уже поняла. Со смертью Федьки, да еще такой, – она покачала головой, – удивляюсь, как наш дом еще по кругу не обложили.
Гости «из органов» представились.
– А что вы думаете по поводу этой смерти, Антонина Дмитриевна? – спросила Юля. – Вашего бывшего мужа.
– Что я думаю? – цепко глядя ей в глаза, усмехнулась женщина. – По поводу Федькиной смерти?
– Да, именно вы.
Людмила опустили глаза: кажется, она знала ответ своей матери.
– Думаю, чёрт его забрал, – зло рассмеялась Калявина. – Пришел, вспорол ему брюхо, чтобы смерть медом не показалась, и забрал его черную душу. Вот что я думаю.
Молодая женщина даже покачала головой. Несомненно, за последние дни она уже не раз слышала эту версию. Кирилл тяжело вздохнул. Да, семьи у них точно не вышло. Бедные женщины…
– А если правда? – пристально смотрела на нее Юля.
Антонина Дмитриевна прошла в дом, сбросила куртку.
– А я вам правду и сказала, – ответила она. – Черт – он ведь разные обличья-то принимает. Сколько Федька-то живности перебил, а? Я ему говорила: поостерегись. Тебе за твою охоту придется ответить. Особенно за медвежат. Вот за Федькой-то черт в облике медведя и пришел. По-моему, так оно и правильно. И сколько он нам зла сотворил. У него ведь еще первая семья была. Там какой-то ребенок остался, тоже, кажись, девочка, он оттуда тоже ушел.
– К вам?
Она вдруг смутилась.
– Да.
– Стало быть, не он один виноват? – Юля вроде как оправдывала ее мужа.
– Вы, товарищи из органов, задавайте свои вопросы, а то нам пора ребенка кормить.
– Да мы, в сущности, уже все узнали, – сказала Юля. – Пожалуй, еще такой вопрос, Антонина Дмитриевна. Сколько лет прошло с тех пор, как Федор Калявин ушел от вас?
– Двадцать пять, четверть века. Людмиле тогда семь было.
– Ну вот, выдала мой возраст, – улыбнулась ее дочь.
– Мы пойдем, – засобиралась Юля. – Людмила Федоровна, вы нас проводите?
– Конечно, – кивнула та.
Они вышли из дома, спустились с крыльца. По саду бегал мальчишка за котом, тот убегал от него перебежками.
– Это мой Юрочка, – кивнула Людмила.
– Мы уже поняли, – ответил за обоих Следопыт. – Милый мальчик.
Тот обернулся и показал им маленький розовый язычок.
– Хулиганит только, – улыбнулась она, глядя на сына.
Они прошли по тропинке до калитки.
– А скажите, – вдруг обернулась Юля к женщине. – У вашего отца были ночные кошмары? Может быть, мать вам говорила об этом? – И Юля, и Кирилл сразу заметили, что этот вопрос взволновал женщину. – Не стесняйтесь, говорите.
– Были, – кивнула Людмила. – Мне мать говорила, что он по ночам стал стонать и кричать, чего раньше не было. Это случилось после очередной охоты. «Не будем ее убивать, не будем!» – иногда говорил он. Так рассказывала мне мать. Дострелялся по своим медведям, говорила она. Звери за ним во сне приходить стали. Так ему и надо, окаянному. И так далее и тому подобное.
– Ее убивать? – переспросила Юля.
– Ага. Ну, охотникам все равно: медведь, медведица. Зверь, и все тут.
– А когда они с вашей матерью разошлись, он что же, вновь к другой женщине ушел?
– Просто ушел. А там кто его знает, – пожала она плечами.
– Когда повзрослели, вы с ним нечасто встречались?
– Очень
