Рассказ Ивана Никитьевича Мальцева был обрывочен, но интересен, фигура Калявина прорисовывалась все точнее: старый партиец, выпивоха Калявин был замкнут, по большей части молчалив, почти ничего не говорил о своей прошлой жизни. Была жена, ушла. Где-то есть дочь, с которой он не виделся годами. О друзьях – ни слова. Точно и не было их у него никогда. Как такое могло быть? Неизвестно.

– Но что-то он скрывал, это было ясно, какой-то секрет. – Иван Никитич Мальцев задумался. – Ты диктофон-то выключи, девочка, – вдруг сказал он.

– Как же так?

– А так же. Или еще десятку прикладывай к этой штуке. Федя меня простит, я так думаю. Ну а нет – просто поймет. Как почивший пенсионер еще покуда живого пенсионера.

Юля потянулась и выключила диктофон.

– Второго нет? – спросил хозяин дома.

– Нет, честное слово, – ответила Юля, а сама подумала: «Жаль, что нет!»

– Хорошо. Так вот, его словно мучило что-то. Так порой камень лежит на душе и мешает вздохнуть свободно. Мы как-то на рыбалку махнули, с ночевкой, лет десять назад. Спали в одной палатке. Так я ночью просыпаюсь от крика. И от такого мучительного, точно жилы из кого тянут. А это он кричит – Федька. Я ему: ты чо? Ты чо? Трясу его. А он ревет и ревет. Потом как схватит меня за руку, едва пальцы не сломал. Вовремя проснулся. Я ему и говорю: «Ты, Федька, во сне и убить можешь». – «Не мели чушь! – ответил он. – Со всяким бывает. Кошмар у меня был…» – «А что за кошмар-то?» – спрашиваю я… Хе-хе! – мрачно усмехнулся Иван Никитович и, качая головой, раздавил окурок в пепельнице. – «Медведь за мной по пятам идет, вот какой кошмар, – ответил он мне. – Я ж охотник, много кого пугал и пугался, бывало». Я еще тогда подумал: странно! Охотники и помирают охотниками. Как и рыбаки рыбаками. Это ж страсть! А этот бросил свое дело-то. Я спросил его: почему? Федька ответил: надоело, мол, зверушек губить. «Зеленым» я стал, рассмеялся тогда он. Ну, мол, в партию зеленых записался.

– Я поняла, – кивнула Юля. – И вы ему поверили?

– А чего ж ему не поверить-то? – ответил вопросом на вопрос Никитич. – Кто бы его услышал тогда в палатке, кому бы он руку стал ломать, всякий бы поверил. Было у него что-то прежде.

– Но что? – требовательно вопросила Юля.

– А вот этого я вам не скажу, барышня. – Хозяин потянулся за новой сигаретой и закурил. – Тут он – молчок. Но догадаться-то можно. Что-то, видно, приключилось с ним на охоте. Еще до нашего знакомства. Потому что с винтовкой, с ружьем, в смысле, я его только на старой фотке видел, и то случайно. Он пару своих ружей в шкафу прятал, это я знаю точно.

– Это все, Иван Никитич? – с дивана спросил Кирилл Белозерский. – За это вы просили еще десятку?

– Не-е, – протянул тот. – Самое-то интересное впереди. То, что за неделю до его смерти случилось…

– Продолжайте, – кивнула Юля. – Мы вас внимательно слушаем, Иван Никитьевич.

– Продолжаю, девушка. Федя жил в такой же хрущобе, как и моя. Только на первом этаже. И вот ночью, около полуночи, у него снова кошмар. Это он мне рассказывал. Кто-то стучит под его окном палкой: тук, тук. И неровно. То стук умолкает, а то вновь становится слышнее. Отрывает Федька голову от подушки и смотрит в окно. А там – здоровое темное пятно. У самого стекла. И решеток. У него ж решетки были, что б не залез никто. Федька поначалу не понял, что это такое, газета, может быть, прилипла, решил он, или еще что; все присматривался, а потом и дышать перестал… когда это пятно пошевелилось. Это была медвежья голова – и она заглядывала в его комнату!

Кирилл даже подался вперед, Юля и сама дышать перестала.

– Сочиняете? – прошептала она.

– Нет! Говорю, как есть! Как он мне рассказал! Верил бы в Бога – перекрестился! Памятью жены покойной клянусь! Вот и я ему, зная, какие Федьке кошмары-то снятся, говорю: «Да приснилось тебе!» А он: нет! Так было. Вжался Федька в стену, а медведь лапу поднимает и прижимает ее к решетке и морду между прутьев просовывает. Рвется к нему, стало быть. Федька сполз с постели – и к шкафу. Винторез-то у него заряженный был. Это после того, как у них одну квартиру обчистили. У них весь дом новые замки поставил. А когда винтовку на изготовку взял, глядь на окно, а там уже никого нет. Точно почуял медведь, увидел! Ночь и луна! Всё.

– Но ведь такое могло присниться, правда? – предположил Следопыт.

– Могло, – согласился Никитич. – Если бы этого медведя весь мир по Интернету уже не видел в нашем городишке и если бы его, Федьку, этот медведь три дня назад не задрал рядом с домом. На этой вот улице. То и впрямь я бы сказал: приснилось! Да только не теперь. И еще…

– Да? – напряглась Юля.

– Федька вышел на следующий день и подошел к своему окну. Уж кто-кто, а он-то знал медведя, каким тот бывает, когда встает в полный рост, так вот, именно голову и его лапы он увидал бы, не более того, если бы зверюга встала на задние лапы и потянулась к окну. Реализм был, вот что главное! Никаких фокусов!

– Простите, но почему вы не рассказали об этом своим друзьям? – недоверчиво смотрела на него Юля.

– По рюмочной-то?

– Ну да. И вообще, о том, что его преследовали какие-то призраки.

– А зачем? Себя и Федьку дураком выставить? И потом, я ему слово давал, что ничего полковнику не скажу. Мироныч потом задолбал бы расспросами и насмешками. Приставучий он, наш полковник. Как его подчиненные терпели-то, не представляю.

– А где он жил?

– Федька-то? Да на этой же улице, только подальше. Дом номер тридцать семь. Торцом к дороге стоит.

– А квартира?

– Два, кажись.

Гости встали.

– Иван Никитич, а как его жена, дочь? – продолжила интервью Юля. – Где они?

– Да понятия не имею, – ответил Никитич. – Он о них ничего не говорил и не хотел говорить. А я и не расспрашивал. Знаю только, что дочь замуж выходила, в другой город уезжала, а потом вроде как вернулась. Развелась и вернулась, только уже с ребенком. Он когда-то бросил их, дочь еще маленькой была, они его вроде так и не простили. И отношения с ним не поддерживали. Вот такая вот грустная история.

Минут через пять хозяин провожал двух «корреспондентов». В прихожей Кирилл помог Юле одеться. Девушка надвинула на глаза