Альфреда Редля, начальника агентурного отделения разведывательного бюро генерального штаба Австро-Венгерской империи, шантажировали русские агенты. Они узнали о его гомосексуальных связях и заставили выдавать военные секреты. Когда о предательстве стало известно, австрийский Генштаб вынудил Редля совершить самоубийство.

Дело полковника Редля пошатнуло основы Австро-Венгерской империи, и Киш – первый журналист, раскрывший детали этой истории, – проснулся знаменитым. Он переехал в Берлин, думая извлечь из этого выгоду, и тотчас же начал работать на Berliner Tageblatt. Однако война прервала его славное шествие. Хотя на самом деле это он сам решил его прервать, сменив перо на винтовку и записавшись в добровольцы, чтобы сражаться на фронте.

В наши дни остается только изумляться, какое множество представителей обоих полов соблазнилось дробью барабанов войны, раздававшейся в 1914 году. Стефан Цвейг, один из тех, кто не захотел ей поддаваться, описал в своей статье, озаглавленной «Сады военного времени», атмосферу опьянения и исступления, царившую в Вене 28 июля 1914 года, в день, когда все началось:

Мы знали о войне только из книг, казалось невозможным, чтобы она разразилась в такую цивилизованную эпоху. Как вдруг война была уже здесь, и город мгновенно поддался этой вышедшей из берегов фантазии, как ребенок, словно все это было приключенческим романом. Огромная толпа покинула свои дома, магазины и затопила собой улицы, выстроившись в полные энтузиазма колонны; немедленно неизвестно откуда появились флаги, начала играть музыка, петь хор, люди кричали и приветствовали неизвестно что. Молодежь толпилась перед военкоматами, не желая опоздать и упустить такое приключение…

В Берлине и других городах Германии и Австро-Венгерской империи царила похожая атмосфера. Смотришь на фотографии этих светлых солнечных дней и невольно думаешь, что, случись начало войны зимой, улицы не были бы столь многолюдны, со всеми этими массовыми и невероятно оживленными празднованиями. Но нет: в предшествующее десятилетие в Германии в особенности нарастали провоенные настроения, которые в результате вылились в эту радостную всеобщую мобилизацию. Единственное утешение – знать, что некоторые юноши, толпившиеся перед пунктами мобилизации, впоследствии отказались от своих взглядов. Речь идет о самых чувствительных из всех, или же самых умных. Мы здесь уже говорили про Эрнста Толлера и Отто Дикса (Георг Гросс был еще одним примером). Схожим был и случай Эгона Эрвина Киша, который сражался на Восточном фронте, был награжден, получил ранение; с войны он вернулся убежденным пацифистом.

Киш обосновался в Вене и занялся политическим активизмом. Принял участие в восстании, положившем конец австро-венгерской монархии и, в качестве командира отряда венских красногвардейцев, захватил редакцию газеты Neue Freie Presse, чтобы принудить ее напечатать призыв к распространению коммунизма по всей Австрии. Но коммунизм не прижился. Новое социал-демократическое правительство объявило Киша персоной нон грата и вынудило покинуть страну. Таким образом, в 1920 году Киш присоединился в Берлине к легиону журналистов, в той или иной степени изгнанных из своих стран.

В отличие от Польгара, чистого очеркиста, Киш был репортером. В публикациях, созданных в Праге до войны, Киш изображал маргинальные и преступные слои городских окраин. Он адаптировал этот жанр к Берлину 1920-х годов, чтобы передать через изображение перемен, контрастов и головокружительного ритма меняющегося, неоднозначного мегаполиса с его нарождающимся космополитизмом суть города, который, после Лондона и Нью-Йорка, был третьим по величине в мире. Для описания он разработал сдержанный стиль, без украшательств, и придал своим текстам такую напряженность повествования, которая и сегодня захватывает читателя с первых строк. Основные берлинские издания – газеты и журналы всех направлений – сражались за право печатать его работы на своих страницах. Вскоре сборники его статей превратились в самые настоящие бестселлеры: «Неистовый репортер» – сборник, название которого превратилось в прозвище Киша, с которым он вошел в историю, – стала самой продаваемой книгой 1926 года.

В «Романском кафе» Киш председательствовал за столиком Эгонека, названным в его честь. Его также звали Суперзавсегдатаем, потому что он находился в кафе постоянно. Внешне Киш походил на портового грузчика мускулистого телосложения, а еще он без стеснения демонстрировал свои многочисленные татуировки. Острый на язык, Киш был свойским человеком, но также хвастуном, любил бахвалиться, чем наживал себе врагов. Завистливые голоса утверждали, что он не умел писать по-немецки, что его статьи были полны «прагизмов» и их приходилось править официанту Калле. Киш защищал себя, говоря, что «немецкоязычные пражане лучше всех говорят по-немецки, потому что бранятся они на чешском». Кроме того, поговаривали, что как журналист он был верен девизу: «Не допускай, чтобы правда испортила тебе историю».

Сохранилось множество фотографий Киша в «Романском кафе». На самой известной он говорит по телефону в одной из кабинок. У него выжидательное выражение лица, словно ему сообщают последние новости; в правой руке он держит слуховую трубку и свою неизменную сигарету. Существует и его портрет у дверей кафе кисти Рудольфа Шлихтера: темноглазый Киш изображен с волосами, зачесанными назад; сигарета на этот раз зажата между губ. За его спиной – столб с объявлениями, заклеенный заголовками его самых знаменитых статей, а также рекламой футбольного матча между берлинским клубом Tennis Borussia и пражским Sturm Graz; футбол был его любимым видом спорта, наряду с боксом.

Рудольф Шлихтер, Георг Гросс и Отто Дикс составляли триумвират художников «Романского кафе»; Йозеф Рот, Альфред Польгар и Эгон Эрвин Киш – журналистов. В случае последних, однако, речи о настоящей дружбе не шло: между ними было достаточно разногласий. Рот завидовал военным подвигам Киша, в его отсутствие негативно отзывался о чешских солдатах и придумывал себе самому славное военное прошлое (в частности, российский плен, о котором нет никаких сведений). Также говорят, что Польгару не удавалось скрыть презрительной гримасы в отношении качества репортажей Киша, который, в свою очередь, неоднократно заявлял, что очеркистов переоценивают.

Однако между ними существовало взаимное уважение и крайне плодотворное сотрудничество; они часто превозносили друг друга. Киш и Рот считали Польгара – который был старше их соответственно на двенадцать и двадцать лет – своим учителем. Все трое не переставали стремиться друг к другу. Они познакомились в Вене, где часто оказывались в одно и то же время в «Центральном кафе», и теперь, в «берлинском изгнании», часто беседовали за чашкой кофе или бокалом коньяка, устроившись за мраморным столиком «Романского кафе». Здесь они выступали единым фронтом. В процитированной выше статье Рот писал: «Благодарность, которую издания должны испытывать к Альфреду Польгару и Эгону Эрвину Кишу, сильно превосходит суммы гонораров, которые они им платят». Эта фраза содержала шпильку по отношению к издателям за соседним столом. Однако в первую очередь Рот стремился отметить, что и очерки Польгара, и репортажи