– Жду, – бросает мама коротко и отключается.

Шумно выдыхая, задумчиво прокручиваю телефон в руке. Пару секунд спустя несколько небрежно отбрасываю его обратно в шкафчик и начинаю стягивать с себя одежду.

Оставшись полностью голой, вступаю во вьетнамки, беру полотенце и уже хочу захлопнуть дверцу, когда телефон оживает короткой вибрацией.

Big Big Man: Ты сейчас в «Атланте»?

Big Big Man: Поймал геолокацию.

Смотрю на эти две строчки, и сердце срывается. С безумной силой влетает мне в ребра. И кровь так резко гонять начинает, что, кажется, подскакивает давление. В голове резко возникает головокружение, а в теле – дрожь.

Big Big Man: Собираешься отвечать?

Я не готова! Не успела ничего придумать.

Big Big Man: Чара просил тебя домой докинуть. Я как раз через десять минут из тренажерки выйду.

Боже, мы в одном здании… Боже…

Оглядываюсь, будто все разделяющие нас стены вдруг становятся прозрачными. Ежусь, словно от холода. Прижимаю к обнаженной груди полотенце.

Я увижу его? Мы будем ехать в одной машине?

Big Big Man: Алё???

Мариша Чарушина: Спасибо, конечно… Но меня Эдик подвозит. Мы уже договорились. Пока.

И тут же набираю другу: «Эдь, не жди. Меня брат заберет. Созвонимся завтра».

От новой вибрации входящего подпрыгиваю на месте.

Big Big Man: Какой, на хрен, Эдик?! Пошли его!

Воображаю его реакцию и содрогаюсь. То ли от восторга, то ли от страха, то ли от всего вместе сразу.

Мариша Чарушина: Я уже разделась для душа, не могу больше общаться. Пока, Дань! Увидимся как-нибудь в другой раз.

И на этом бы поставить точку… Так нет же! Зачем-то подхожу к зеркалу, ловлю голую себя в фокус камеры и отправляю эту фотографию Дане.

«О, Боже!», – почти сразу же жалею.

Но трусливо удалить себе не позволяю. Быстро закидываю телефон в шкафчик и захлопываю дверцу.

Будет ждать, точно знаю. Не уедет без меня. Пусть любуется пока. Сильнее разгорится!

Увидимся… Боже, мы сегодня увидимся… Как же это радует! Буквально трясусь от волнения. По дороге в душевые прикидываю, сколько примерно минут проведем вместе, и все шире улыбаюсь. Едва удается заставить себя сомкнуть губы, чтобы пустить воду.

Намыливаясь, воскрешаю в памяти то, как мы с Даней танцевали. Он никакой не профессионал, но как же мы выдавали… Прикрываю глаза, вспоминаю, и по коже дрожь, словно электричество, несется. А внизу живота огненная воронка закручивается.

«Даня… Даня… Даня…», – тянется в сознании бесконечным рядом.

Его запах, его жар, его сила… Чувствую так явно, будто рядом он.

Собственная нагота вдруг ощущается будоражащим фактором. Нестерпимо хочется заскользить руками по мокрому телу. Одной грудь сжать, а второй спуститься на лобок, смять изнывающую плоть, отыскать пульсирующий комок и получить разрядку.

Кажется, я слишком часто этим занимаюсь. Но… После того, как Даня первый раз довел меня до оргазма, я никак не могу загасить свою жажду. Думаю о нем непрерывно. А когда я о нем думаю, неизменно возбуждаюсь.

В душевую я входила одна. Никого больше так поздно здесь не бывает. Я быстро справлюсь. И все же… Не решаюсь. Вдруг кто-то поймает, стыда не оберешься.

Упираюсь ладонями в кафель, прикрываю глаза и приказываю себе расслабиться. Сейчас, когда мы увидимся, не хочу показаться взвинченной. Я должна выглядеть уверенной, независимой и самодостаточной.

Толчок. Жар чужого обнаженного тела. Раскаленная эрекция. Жесткие волоски. Крупные ладони в миллиметрах от моих. Горячий выдох по волосам.

– Марина, блядь… Ты что творишь?

Я неспособна сделать вдох.

– Не понимаю, о чем ты… – с трудом лепечу, язык заплетается.

– Ну, да… Давай, скажи еще, что не скучала.

Я чувствую его. Чувствую всего – голого, сильного, возбужденного. И мое тело прошивает молниями.

– Конечно, нет… Убирайся…

Хрипловатый смех Шатохина замыкает мои всполошенные нервы, словно провода.

– Последнее, Чаруша, по интонациям больше похоже на мольбу: «Трахни меня», – шепчет, с искрами разрывая гудящее внутри меня напряжение.

Его толчок. Мой вскрик. Адское пламя между нами.

– Я бы так никогда не сказала, – выбиваю частоколом.

– Скажешь, ведьма… – кусает за шею. С влажными шлепками скользит своим мокрым телом по моему. – Спорим, скажешь?

Содрогаюсь и зажмуриваюсь.

Собираю всю свою силу воли, чтобы потребовать:

– Пусти, Дань… Кто-то может увидеть…

– Никто не увидит, Динь-Динь. Я двери закрыл, – ставит перед фактом, заставляя захлебнуться капитальным волнением. – Ты в западне.

Набирая полные легкие кислорода, едва ли не со скрипом прокручиваюсь, чтобы посмотреть ему в глаза.

Какая в них глубина… Падать и падать.

– Сказала, оставь меня… Дань… Дань… – шепчу, цепляясь за его сильные плечи ногтями. – Мне, в отличие от тебя, не пофиг, с кем спать.

– Ну да, – ухмыляется одуряюще сексуально, – ты хочешь только со мной.

– Ничего подобного! Как тебе такое только в голову пришло?!

Током шарахает, когда вновь соприкасаемся.

– Хватит играть, Марина… – цедит сквозь зубы, явно теряя терпение. – Считаешь, я дурак? – взглядом оцепенеть заставляет. – Хватит, сказал.

– Не понимаю, о чем ты… – нервно тараторю в ответ.

И в этот момент воздух рассекает жесткий, крайне серьезный вопрос:

– Ты в меня влюблена?

Ощущение, что он меня расстреливает.

Словами. Взглядом. Своим очевидным отношением к этим чувствам – железобетонным презрением.

– Нет… – выдыхаю слабо, едва слышно.

Не ору, как обычно, когда поймает на горячем. Просто сил на это не наскрести. Даня же… Именно такую ровную реакцию принимает за правду. Прикрывая глаза, бурно вздыхает.

Облегчение испытывает? Ну, конечно!

Пространство вращается. Сумасшедшими кругами идет. Меня бьет бешеная дрожь, и к горлу подкатывает тошнота.

– Хорошо, – заключает Даня и открывает глаза. Снова припечатывая меня взглядом, выдает: – Ты мне должна, помнишь? Много должна.

– Помню… – бормочу на новой волне паники.

– Сегодня не соскочишь.

– Дань, Даня, Да-а-аня… Я боюсь!

– Расслабься. Никто не пострадает.