— Ценная информация — спасибо.

— Вы будете пытаться отыскать его?

— У нас нет выбора. Лучше скажи, до куда тебя подбросить.

— До плотины. Не пропустите — единственная дорога.

— До плотины? А что там?

— Деревушка под названием «РайParadise» — я там родилась.

— И что? Хочешь там и умереть? Смерть от холода — не самая быстрая штука, пускай таковой и изображается.

— А вам-то какая разница? — в её взгляде читалось полное безразличие. — К тому же, там скоро пройдут последние сборища ходоков — они всегда идут уже ближе к декабрю. Они, думаю, и довершат дело.

— А почему бы не попытаться жить дальше, мэм?

— А ради чего? Вы даже не знаете, что творится у нас. А даже и знали бы — ради чего мне жить дальше? Просто… Забудьте об этом — вам же проще будет.

«Да, здесь она права, — охотник смотрел на маленькую бледную девочку, еле-еле шевелящую губами, и печалился. — Даже если ей и останется, за что держаться, никто не вправе её останавливать — это только её жизнь, что бы она не решила, а если жизнь хуже смерти, то…».

— Без проблем, — он поднялся, как только убедился, что костёр разгорелся достаточно сильно, — я лишь старался поддержать разговор и убедиться, что пацан в тебе не ошибся. Другой вопрос: если эта деревушка стоит на единственной дороге — почему мы не видели её, не видели людей?

— Плотина у дороги. Деревушка чуть дальше — за линией первых деревьев. Вряд ли вы бы обратили внимание на одинаковые и пустые с виду домики, — старик с неодобрением покосился на такой ответ. — Не волнуйтесь — никто из живущих там не смог бы даже сопротивление вам оказать, чего уж говорить о засаде, о которой вы так переживаете.

— Допустим, — помедлив, ответил тот. — Я пойду, попробую подстрелить что-нибудь и, если повезёт, не сломать ещё одну стрелу в процессе. Максимум — на пару часов. Если ничего не удастся поймать — будем ждать до утра. Не давайте костру погаснуть.

— Я могу поделиться с вами! — она привстала со своего места.

— Оставь себе. В твоём рюкзачке явно пайка не хватит на то, чтобы прокормить больше, чем тебя саму, а у тебя ещё один рот. Джей… То есть… Айви, — мальчик поднял взгляд. — Держи пистолет наготове.

— Всё ещё не доверяете мне?

— Конечно нет. Я видел женщину, что бродила с трупом своего ребёнка от села к селу, выдавая его за изголодавшегося и тяжело больного — люди кормили её и давали еды, несмотря на запах гнильцы, который шёл впереди неё на километр. Все думали, что она просто сошла с ума от горя, что ей было больше некуда податься, что единственная её радость было в том смердящем теле… Многие любят паразитировать на детях. Да и я уже говорил: не моим решением было вас подобрать. Пистолет, пацан, — тот достал оружие из кармана и снял с предохранителя. — Не забывай: мы не в городе, не у военных, не в каком-то захудалом селе или Техасе — здесь, на свободе, стреляют в спину. Очень часто.

В тот вечер Уильям «Из Джонсборо» Хантер не поймал ничего — ни дичи, ни засады. Вернувшись, он увидел, как женщина и мальчик сидели рядом у костра, а последний разбавлял тишину старыми детскими сказками, коих, как оказалось, он помнил достаточно много.

* * *

Бывший пилигрим точно не знал, когда именно идея обосноваться в Монреале и не покидать город-миллионник пришла в голову больше, чем одной тысяче людей. Ему было известно только то, что зимой тридцать седьмого, когда вирус впервые проник в Канаду, бежать было особо некуда. Впрочем, вряд ли большинство пыталось — пандемия быстро заселила мир — быстрее, чем породила массовую панику.

Уже спустя пять-шесть лет, когда вместо того, чтобы падать замертво, заражённые окончательно превратились в бешеных псов, многие поняли, что настала пора обороняться. Люди, заседающие в своих квартирах, домах, отдалённых от города, далёких-далёких лачугах, расположенных в бесконечных лесах, осознали, что по возвращению в город их всегда будет ждать опасность, а чем она больше, тем меньше и с менее вероятным шансом им удастся чего-то вынести. Канада, как страна, всегда была расселена неравномерно — большинство её населения скапливалось на юге и, соответственно, большинство припасов и вещей, что нельзя было изготовить кустарно, тоже находились там. В итоге, некоторые решили, что проще, чем каждый раз возвращаться в забытый Монреаль, было не покидать его вовсе.

Перед редкими выжившими предстал вопрос — где и как именно обжиться. Вначале, разумеется, это были дома и даже небольшие кварталы — рассказы доходили до бывшего пилигрима, но потом (очень быстро, между прочим) до какого-то отряда дошла смелая и очень рискованная идея — оцепить кусок линии метро.

Монреальский метрополитен был шедевром искусства как в Старом, так и в Новом мире. Около ста двадцати полностью подземных (без исключений), представленных на уровне земли маленькими одно-двухэтажными зданиями, станций, внутри коих часто скрывались два-три подземных уровня торговых центров, магазинов, прилавков, тоннелей, переходов и рабочих помещений — площади, какую было не только выгодно, но и относительно легко оборонять.

Вся та система была практически вековым трудом, служащим ещё очень долго после кончины человечества. На момент осени две тысячи восемьдесят четвёртого, людьми был забит весь метрополитен — семь линий в сумме были подвержены адаптации и модернизации к нуждам и потребностям, хотя и на каждой из них были так называемые «безнадёжные случаи» — станции, подверженные эпидемии или настолько частым нападениям, что использовались исключительно в качестве транзита — восстанавливать подобные разрушения никто не хотел.

В какой-то из моментов дороги Айви спросил Уильяма о том, как сформировалось Сопротивление. Он ответил, что, несмотря на масштабы, в начале истории французско-канадского объединения всё было куда скромнее. Где-то в сороковых годах отряд некоего мародёра по прозвищу де Голль оцепил четыре станции синей ветки с востока острова — ровно до пересечения с голубой. Сварив в тоннеле прочную железную стену и полностью забаррикадировав или даже взорвав некоторые входы наверху, он нарёк те места поэтичным названием «Стикс» — в честь подземной реки, коей в греческой мифологии переправляли души мёртвых. Многие,