Карачаров нашел в справочнике и незамедлительно набрал нужный номер. Подождал несколько секунд и раздраженно положил – чуть ли не бросил – трубку на место.

Причиной было то, что вместо инженера ему ответил капитан. И отозвался он таким разъяренным голосом, словно его оторвали от бог весть какого важного дела. Но будь он даже медово-ласковым, Карачаров сейчас не стал бы с ним разговаривать: не созрел еще.

Промелькнула даже у него постыдная мыслишка: вот ведь Петров и Еремеев были неплохими людьми, а ушли; а вот такие лейб-гусары, как Устюг, живут себе, в ус не дуют...

И тут же размышления бросились в новом направлении.

Конечно, два человека погибли, каждый по-своему, уже весьма давно. Но ведь беда с кораблем приключилась еще раньше! И то, что люди эти умерли, вовсе не исключало участия одного из них – а может быть, и обоих – в эксперименте.

В самом деле: если подумать...

Ни Еремеев, ни Петров не погибли в результате несчастного случая, тяжелой болезни или, допустим, покушения или простого скандала. И тот, и другой ушли из жизни совершенно сознательно, по своей воле. И если Петров хоть пытался как-то объяснить свое намерение, то Еремеев покончил с собой, так сказать, на ровном месте. Жил-жил и вдруг решил умереть.

Уж не совесть ли заела? Не сознание своей ответственности за судьбу более чем десятка ни в чем не повинных людей, за разрушенные судьбы, за не реализовавшиеся замыслы?

Все это выглядело достаточно правдоподобно.

Карачаров только покачал головой, не ощущая той иронической, скорее, даже саркастической улыбки, что появилась на его губах.

Выбирать приходилось не из двух, а самое малое теперь – из четырех. И двое из них теперь уже ничего больше не могли рассказать.

Но это вряд ли является непреодолимым препятствием, не так ли?

Физик не сознавал, как стихия сыска затягивает его все глубже и глубже. Рассуждая о комплексе неполноценности у Истомина, он и не подумал о том, что сам страдал теми же ощущениями – и, может, еще в большей степени.

Правда, источники были другими. Карачаров вовсе не считал физику не мужским занятием; напротив, по его убеждению, это была работа для настоящих, сильных духом и телом мужчин, смелых и выносливых. У него комплекс основывался совсем на иной почве.

Женщина, которая была с ним, пренебрегла его любовью и ушла к другому человеку, видимо, посчитав его более мужчиной, чем Карачарова. Хотя по специфически мужской линии у него все было более чем в порядке, и за время их близости у Зои не возникало ни намека на какие-то претензии. Это он знал точно. Как раз в этой области у них не возникало разногласий.

Следовательно, дело было в общечеловеческой оценке: капитан – представитель сугубо мужского ремесла, так считалось испокон. А физик, к тому же теоретик, – книжный червь, кабинетный сиделец!

А вот червь этот вам и покажет. Никто другой не разберется в том, что же на самом деле с ними произошло, не схватит за руку – или, в крайнем случае, хотя бы не назовет имени человека или людей, во всем случившемся виноватых. А вот он, кабинетный сиделец, – сможет. Найдет и докажет...

Тут самое время было перейти к разработке конкретного плана действий. Но, к сожалению, почти всегда случается так: в самый интересный миг тебе кто-нибудь да помешает.

Вот и сейчас в дверь не ко времени постучали.

Физик хотел было выругаться. Но сдержался.

– Открррыто! – рыкнул он по-львиному. Дверь отворилась, и вошел – ну, в общем, совсем еще мальчик.

Карачаров удивился.

– Здравствуйте, доктор Карачаров, – сказал мальчик. – Меня зовут Флор. И мне нужна ваша помощь.

Такому заявлению физик настолько удивился, что непроизвольно проговорил:

– В чем дело? Рассказывайте.

И тут же пожалел о сказанном. Но уже было поздно.

Часть V

Глава 1

ЗЕМЛЯ

Профессор, доктор и многократный лауреат Авигар Бромли и в самом деле в тот час, когда в главном офисе «Трансгалакта» шло столь важное совещание, находился в номере гостиницы ученых «Академия», и чемодан его был уже уложен: в скором времени ему предстояло отправиться на нижний терминал, оттуда, вместе с другими пассажирами, взлететь на Большой Космостарт и занять свою каюту на «Альдекоре», уже заканчивавшем подготовку к старту.

Уже одетый для выхода, ученый то и дело с нетерпением поглядывал на часы – каждый раз прежде на свои наручные, потом, как бы не вполне доверяя им, на гостиничные на стене номера; могло показаться, что он выбирает между временем на одних и на других – хотя оба механизма показывали совершенно одно и то же. Время, однако, утекало, и с каждой минутой Бромли проявлял все большее нетерпение. Во всяком случае, находись здесь сторонний наблюдатель, он с легкостью сделал бы такой вывод: о Бромли было известно, что он принципиально никогда не скрывал своих чувств и настроений.

Когда раздался сигнал уникома, Бромли бросился к аппарату с такой поспешностью, что легко можно было бы понять: именно звонка он и дожидался со столь явным нетерпением. Однако, когда он заговорил, голос его звучал совершенно спокойно и даже лениво – как если бы он мирно отдыхал и звонок был случайным, не обещающим ничего серьезного.

– Да-а?

Ему ответили – в приглушенном голосе звучало почтение:

– Вас беспокоит профессор Гулль; возможно, вы помните, мы с вами встречались на прошлогодней конференции пространственников в Кембридже...

– Помню, помню. Только разве в Кембридже?

– Без сомнения.

– Ах да, вы правы. Я спутал ее с массачусетским симпозиумом. К сожалению, я сейчас не располагаю временем, так что если вы хотели встретиться...

– Всего на мгновение, профессор, – я имею представление о вашей занятости. Я звонил в ваш институт, мне сказали, что вы отправляетесь на Мирель. Но именно там находится мой коллега, доктор Корвин, а у меня возникла необходимость срочно передать ему несколько последних записей, сделанных на моей обсерватории. Не будете ли вы столь любезны... Один маленький пакетик, всего лишь.

– Эм-м-м, – не очень обнадеживающе прозвучало это мычание. – Ну, если действительно это маленький пакетик... И если мне не придется долго разыскивать, как его – Корвина на Мирели...

– Посылка уместится в нагрудном кармашке. А Корвин, разумеется, встретит вас прямо на космодроме.

– Будь по-вашему. Но я уже выхожу из номера – вы поймали меня буквально на пороге. Вы далеко отсюда?

– Я здесь