– Ты какой части? – спросил он.

– Двести такого-то пехотного полка, – ответил проснувшийся.

Услышав такой неожиданный ответ, солдат помчался к полковнику Тарасову и шепотом доложил:

– Господин полковник, здесь красные.

– Как – красные? – испуганно спросил Тарасов.

– Я только что разбудил какого-то красноармейца, и он мне сказал, что он такого-то пехотного советского полка.

– По коням – садись! – скомандовал Тарасов, и эскадрон широким шагом стал выходить из станицы.

Отъехав от станицы примерно с полверсты, Тарасов приказал нескольким конногренадерам вернуться в станицу поймать языка, что и было исполнено без всяких затруднений, так как часовые в станице спали мертвым сном. Захваченный конногренадерами красноармеец сообщил, что в станице Варенковской размещены части N-ской дивизии, переправившиеся еще рано утром, и что днем был у них бой с наступавшими белыми, которые к вечеру отошли назад. Переправлялись красные без боя, ибо станица никем не была занята.

Получив такие сведения, Тарасов повел эскадрон дальше, причем ему пришлось проходить через деревни, занятые красными, но, так как их караулы спали мертвым сном, Тарасов без задержек к утру 17 марта прибыл в станицу Натухаевскую, и как раз в то время, когда наши части выступали. Конногренадеры за одни сутки совершили переход более чем в 90 верст.

* * *

Медленным шагом двигались полки в станицу Раевскую, куда и вошли около 10 часов утра. Там построились на церковной площади в резервную колонну и спешились. О противнике ничего не было слышно. Все было тихо и спокойно, и только издалека доносился далекий гул орудийной стрельбы. Это, по-видимому, разыгрывался бой у станицы Крымской, где была сосредоточена вся наша пехота. Часам к 2 дня стало известно, что на отдаленных буграх замечено передвижение красной конницы.

– Я их только что сам рассматривал в бинокль, – сообщил нам подошедший полковник Ковалинский, – идут себе как ни в чем не бывало по местности, где, судя по карте, нет никаких дорог. Впереди каждого полка красное знамя. Одним словом, все честь честью. Если они продвигаются на Новороссийск, то это для нас не особенно приятно.

Замеченное продвижение красных не нарушило нашего внешнего покоя: все оставалось по-старому. Часов около трех дня Ковалинский, по возвращении из штаба дивизии, приказал выслать от эскадрона улан разъезд в 15 сабель для направления на Абрау-Дюрсо, под командой штабс-ротмистра Надольского, которому дал такое указание:

– Штабс-ротмистр Надольский! Цель вашей разведки – выяснить о существовании каких-либо дорог на Новороссийск, кроме той, которая показана на карте и которая идет через Абрау-Дюрсо. По ней, по всей вероятности, сейчас двигаются большевики. Геройства от вас мне не нужно. Продвигайтесь осторожно и будьте внимательны. Если позволит обстановка, попробуйте пройти и до Абрау-Дюрсо и в крайнем случае переночуйте там. Имейте в виду, что в лесах много зеленых. Все понятно?

– Так точно, – ответил Надольский, скомандовал своим уланам, и разъезд отправился.

Мы же продолжали стоять все в том же положении: никаких перемен не предвиделось. Чтобы утолить голод, мы заказали обед у одной казачки, и, когда уже собирались приступить к еде, на площади показался наш разъезд, возвращавшийся из разведки.

– Ну как? – с удивлением набросились мы на Надольского.

– Очень нехорошо все закончилось, – мрачно ответил тот.

– В чем же дело? – спросил Ковалинский.

– Мы потеряли 4 человек, господин полковник.

– Как же это случилось, рассказывайте, – с изумлением произнес Ковалинский.

Надольский спешился и, окруженный толпой улан, начал свой рассказ[541].

М. Борель

УЛАНЫ ПРОСЯТ СЫГРАТЬ ГИМН[542]

Апрель 1920 года. После небольшого отдыха на первый день Пасхи снова все зашевелилось в Собрании. К обеду должен был прибыть командир полка. Трубачи, все утро игравшие уланам во дворе, вернулись в свое помещение около собрания. Большинство конногренадер остались у нас и были приглашены к обеду.

В третьем часу прибыл полковник Ковалинский. Все сели за накрытые столы. Трубачи играли одну вещь за другой, а офицеры весело и непринужденно беседовали, вспоминая вчерашний день.

В это время к одному из офицеров подошел улан Фридель и попросил разрешения доложить командиру полка, что уланы просят позволить трубачам сыграть русский гимн. Доложили полковнику Ковалинскому.

– Если просят об этом уланы, то я не имею права им не разрешить, – ответил он.

Позвали вахмистров двух наших уланских эскадронов – Бабченко и Бека.

– Правда, что некоторые уланы выразили желание прослушать гимн? – спросил их полковник Алексеев, командовавший в то время дивизионом улан.

– Так точно, нам говорили об этом, – сказали вахмистры.

– В таком случае построить оба эскадрона и привести к собранию!

Через несколько мгновений по всей деревне раздалась команда:

– 1-му и 2-му эскадронам строиться!

Прошло минут десять. Эскадроны подошли к собранию. Офицеры стали на свои места. Вышел Алексеев и говорит:

– Только что некоторые из улан обратились к командиру полка с просьбой разрешить трубачам сыграть наш родной гимн. Я не сомневаюсь в том, что это ваше общее желание. Но может быть, среди вас кто-нибудь и не хочет слушать нашего гимна. Так вот, кто не желает слушать, я командую: – Н а л е – оп!

Воцарилась мертвая тишина. Уланы замерли на своих местах как статуи. Никто не шевельнулся.

– А тем, кто желает слушать гимн, командую: н а п р а – оп!

Отчетливо, как один, щелкнул каблуками весь дивизион.

– Правое плечо вперед, шагом марш! – еще бодрее скомандовал Алексеев.

Вместе с офицерами эскадроны вошли в собрание и стали полукругом, имея середину против командира полка.

Поздоровавшись с эскадронами, полковник Ковалинский обратился к уланам следующими словами:

– Я был сегодня до глубины души тронут тем, что вы, уланы, выразили желание и просили у меня разрешения прослушать русский национальный гимн. И я еще больше рад тому, что вы сами пришли к твердому убеждению, что без Белого Царя жизни у нас нет и не будет. Нет той красоты, нет той славы, которыми так гордилась прежде наша матушка Русь. Великая беда стряслась над нашей Родиной, свергли с престола помазанника Божия – Русского Царя, нашего державного Шефа. Народ обезумел, солдаты, потеряв образ человеческий, превратились в убийц. Они принялись уничтожать мозг всей армии – своих офицеров, ни в чем не повинных, виноватых разве лишь в том, что оставались верными своему долгу. И я бесконечно рад видеть в вас тех прежних солдат, к которым я привык с ранней молодости, видеть вас достойными высокого звания улан Его Величества. Офицерам я не могу разрешить пение гимна по разным причинам. Да как-то и не хотелось бы, чтобы священные