Шрифт:
Закладка:
Увидят мои домашние, что конь пришел один, поймут, что меня больше нет, и догадаются, что теперь им от врагов надо отстреливаться. Вижу — понял конь. Мордой коснулся моей щеки, а я ощутил уже только лёгкий толчок, неметь стала голова. И, вроде, слабый шорох расслышал, то ли от верхней губы его, то ли от языка шершавого. Потоптались возле моей головы ноги его в белых носочках, и пошли от меня: туп-туп-туп копытами по твёрдой степной земле, рысцой, потом галопом. Слышу слухом, от какой стороны отдается по земле, понимаю, что к ручью, к моей юрте он пошёл. Телом, щекой уже топот его от земли не чувствовал. Умница был конь. Любил его за понятливость, за преданность. А я дышал ещё сколько-то, а те, подлые, кто стрелял, выбрались из камышей, едут, скрываются за кустами, приближаются не торопясь. Не то, чтобы слышу их, а знаю каким-то чувством, какое бывает во сне, что должны они скоро подъехать. Но не спешат, таятся, вдруг я хитрю и отвечу тоже выстрелами. А из меня уходят последние силы, почти перестаю дышать. И тут словно упала темнота. И всё. Отчётливо это помню… Сначала я плакала, когда в самые первые разы вспоминала. Иногда даже очень горько плакала, когда понимала, как страшно то, что с моими родными без меня случилось. Сейчас только волнуюсь. Не так сильно. Не плачу, уже пережито. Наконец, я ведь в точности всё-таки не знаю, что с моими женой и дочерью стало. Может, лучше мне этого и не знать… Ещё и поэтому туда не еду… Но сердце беспокоится, что-то чует. А я поехать к ним не могу. Очень бы хотела. Но не могу — и всё тут…
Передо мной снова были Акико и Ираида Евгеньевна. Вернулись, хотя никуда не уходили. А коренастый крепкоплечий монгол с тёмно-ореховыми глазами, как у Ираиды Евгеньевны, и некрасивая европейская девочка словно растаяли в воздухе. На время. Потом я видел их на протяжении вечера ещё несколько раз, когда смотрел на Зимину и на Акико. Неясные облики совсем других людей выступали вперед, они как бы сначала угадывались и всё более отчетливо различались потом, а привычные обличья ныне живущих виделись глазами как расплывчатый фон сквозь людей давно ушедших. Что же это у меня работает — неужто третий глаз? Вряд ли. Ой, вряд ли. Смотрел-то я не внутренним взором, а двумя моими обычными, родными глазами.
«Надо бы мне получше выучиться такому одновременному двойному зрению, потренироваться, — подумал я, — да хорошенько научиться, ведь не сказал бы, что входил в изменённое состояние сознания, как это делает Акико, когда разглядывает скрытое для обычных глаз».
— Вы не сумели увидеть, что произошло в первое время посмертия? — Разумеется, Акико слегка взволновалась, но не настолько, чтобы не задать точные вопросы для удовлетворения своей профессиональной заинтересованности в обретении нового для себя знания. — Вы сказали, упала темнота. И всё.
— Увидеть мне самой посмёртное? Что происходило со мной тогда после смерти? Такое… Вы говорите, Челия, такое тоже возможно? — переспросила Ираида Евгеньевна, веря и не веря, но заинтересовавшись в свою очередь.
— Некоторые умеют и это, — Акико сомкнула губы, неотрывно и пристально глядя на русскую, и несколько раз утвердительно кивнула. И не удержалась от уточняющего вопроса:
— А что означают монгольские имена дочери, о которой вы рассказывали, и вашей жены? Жены того монгола. Вы знаете?
Ираида Евгеньевна вздохнула и замолчала. Акико предложила ещё чаю. Но Зимина горестно покачала головой, ещё повздыхала, набираясь сил, и, наконец, ответила:
— Теперь уже точно узнала, потому что спрашивала здесь, у местных, у монголов. Родные имена, которые я всю мою жизнь носила в себе, действительно есть, и они монгольские. Имя жены Алтанцэцэг означает Золотой цветок. Дочь была у нас первым ребёнком, и мы с моей женой назвали её Отгоноюун — Первое сокровище. И только потом я стала понимать, что всегда знала обо всём этом происшедшем. Знала на интуитивном уровне. Не умела лишь вытащить эти сведения из подсознания, где они с того времени во мне и есть.
— В какие годы происходило то, о чём вы рассказали? — вновь спросила Акико.
— Не знаю, миленькая Челиюшечка, — снова горько вздохнула Ираида Евгеньевна и сокрушённо развела руками. — Ничего тебе про то не скажу. Совсем не умею этого определять.
Тогда Акико в несколько минут научила её несложным приемам работы с собственными пальцами на обеих руках, через которые можно выучиться получать всё более достоверные ответы на вопросы, прямо адресуемые подсознанию. Научила, как и что чувствовать кистями рук, кожей предплечий. Думаю, что о такой психотехнологии знал, скорее всего, и ошё Саи-туу, но лично использовал какие-то другие способы проникновения в тайны подсознания, в хранимые им образы прошлого и планируемого будущего. Наверняка, он применял десятки гораздо более точных и совершенных приёмов получения сокровенной информации. Многого Саи-туу просто не успел нам с Акико передать, будучи вечно занятым более неотложными делами.
Ираида Евгеньевна ушла от нас очень заинтересованная, успокоенная и обнадёженная, и нам с Акико поверилось, что эта добросердечная русская, если только захочет, научится и сможет узнать и ещё кое-какие детали из прошлого воплощения своей души. Уже прощаясь, Зимина пригласила нас в один из ближайших вечеров полюбоваться приобретёнными ею здесь монгольскими коврами. Естественно, мы согласились, что вскоре и произошло. Но это совсем отдельная и обширная тема — монгольские ковры. О них правильнее не рассказывать, а петь. Лучше по-монгольски. Я не сумею.
Забегая несколько вперед, скажу, что в отношении необыкновенно уверенного в себе и очень уравновешенного Андрея Кокорина Акико подумала вначале, что невозмутимость и спокойствие его похожи на деланные, какие-то искусственные, напускные, что ли, и, пожалуй, имеют целью скрыть многие печали от многого знания. Она сказала мне об этом в тот же вечер первого с ним знакомства, после игры в волейбол.
Но, когда рассмотрела его лучше уже в амбулатории, куда он её пригласил, чтобы она помогла ему и медицинской сестре провести очередные прививки персоналу авиабазы, то поняла, что всё обстоит не совсем так, как подаётся, как намеренно преподносится этим русским, чтобы и выглядело внешне, и без пустых
