«Лучше высыплю свиньям хлеб, чем вам, чужеедам».

Макар Нагульнов, – в отличном исполнении Михаила Болдумана – готовыми поговорками сыпал в каждой сцене.

«Чё у тебя мозга такая ленивая? Эдак мы мировую революцию проспим».

«Ежели середняк до се привязан к собственности, в какое место мне его лизать, чтоб он в колхоз шёл?»

«Про такую гаду ядовитую и докладать не желаю!»

«Пиши! “Обязуюсь не ложиться поперёк путя советской власти”».

В ответ от насильно загнанного в колхоз казака звучала откровенная шолоховская, в память об издевательствах над вёшенскими товарищами, дерзость: «Я напишу! Я под наганом что хошь напишу!»

Страна, видя это, отлично понимала, о чём речь. Особенно те, кто в дуло нагана заглядывал на допросах.

Восхитил зрителей разом ставший нарицательным персонажем дед Щукарь в исполнении актёра Владимира Дорофеева. Его слова про Нагульнова: «У него тоже есть слабинка. Он на мировой революции тронутый» – фиксировали полное поражение троцкистских идей в стране.

Часть реплик дублировала текст романа, а часть была придумана Шолоховым специально для сценария. Например, Давыдов, когда его бьют женщины, в фильме смеётся: «Бабушка, бабушка. Тебе помирать пора, а ты дерёшься. Дай-ка уж и я тебе…» Это явственный привет Михаилу Зощенко, отсутствующий в книге. Нет в романе и слов Половцева: «Наши люди есть и в Москве. И в Красной Армии». Здесь подразумевался процесс Тухачевского, до которого на момент сочинения романа оставалось ещё пять лет.

Памятуя о Шеболдаеве, Шолохов ввёл в фильм нового персонажа. Это райкомовский работник, скрытый враг, который сначала разослал приказ о необходимости обобществлять всё, вплоть до кур, а затем свалил собственные ошибки на Макара Нагульнова, обвинив его в «левых перегибах» и выгнав из партии. Сведущие люди снова понимали, что начальник этот не жилец и сразу по завершении экранного времени окажется в подвале НКВД.

Сталинский портрет на стенах большинства помещений присутствовал в кадре едва ли не треть экранного времени, являясь, по сути, вездесущим, хоть и немым персонажем.

Однако неясность, чем закончилось дело с Половцевым, отсутствие любовной линии, общая незавершённость сюжета – всё это сыграло картине в минус.

Фильм был задуман, как народный, любимый миллионами, культовый – но таковым, увы, не стал. Режиссёр Райзман, впоследствии получивший пять Сталинских премий, здесь недотянул.

Главные экранизации Шолохова ещё оставались впереди.

* * *

В любом случае, выход фильма подтверждал высокий статус Шолохова. Только что прошёл «Пётр Первый» по Толстому – теперь его «Поднятая целина». Ни Фадеева, ни Панфёрова, ни Леонова, ни Гладкова не экранизировали, а его уже дважды.

В том же году, к 35-летию, вышло сразу две книги о Шолохове: двухсотстраничный очерк «Михаил Шолохов» Вениамина Гоффеншефера в Гослитиздате и книжечка на 168 страниц с лучшими статьями о нём под тем же названием, но уже в Ростове-на-Дону. Там были собраны публиковавшиеся в прессе очерки и заметки Серафимовича, Тренёва, Лукина, всё того же Гоффеншефера, Исаака Экслера и молодого писателя, тоже донца Анатолия Калинина. Годом раньше Калинин выпустил роман «Курганы», написанный под явным шолоховским влиянием.

Всех авторов Шолохов так или иначе знал – кроме одного. Книгу завершала заметка «В гостях у писателя», подписанная Г. Лит. Никакого Лита Шолохов не помнил. Но у него перебывало уже столько журналистов, что и вспоминать не стал.

Между тем здесь имелась своя предыстория. У редактора Шолохова Лукина работа была не из простых. Вычитывая его романы, он раз за разом спотыкался то о шолоховские политические вольности, шедшие поперёк линии партии, то о вульгаризмы или даже нецензурные выражения, которые Шолохов уверенно использовал, когда считал нужным.

Лукин нет-нет да и решался спросить:

– Михаил Александрович, а вот тут у вас… Точно надо?

Шолохов в ответ постоянно его подначивал:

– Юрбор, вот ты мне скажи. Ты кто? Ты редактор или ты лит?

Словом «лит» Шолохов определял «главлитчика» – работника цензуры.

В сборнике к 35-летию Лукин поместил сразу две статьи: одну под собственным именем, а другую – под псевдонимом «Г. Лит», главлит. Думал, Шолохов сразу обо всём догадается, и посмеётся.

Заметка была не литературоведческая, а бытовая: спрятавшийся за псевдонимом автор рассказывал, как сложно добираться до Вёшек, как в поезде он просил проводницу разбудить его в Миллерове, а она была уставшая и злая, но едва узнала, что едет он к Шолохову, изменилась до неузнаваемости, напоила чаем, ухаживала, как за родным, и как потом встретил его Шолохов, и какой он на самом деле, в жизни…

При встрече, затаив радость, Лукин, спросил:

– Михаил Александрович, вы книжку юбилейную о вас видели?

– А что?

– Там какой-то Лит о вас написал. Читали его статью?

Шолохов в ответ, мрачно:

– Читал.

Лукин, улыбаясь:

– Ну и как вам?

Шолохов, после короткой паузы:

– Как в жопу заглянули.

Так Лукин никогда и не признался, что это его статья…

* * *

В мае началась дискуссия о романе «Тихий Дон» в «Литературной газете». Она продлится практически без перерывов, с постоянным чередованием публикаций в советской прессе, почти год. О романе вперебой будут писать «Правда» и «Новый мир», «Огонёк» и «Знамя», «Красная новь» и «Литературный современник». Шолоховское творение обсудят едва ли не все именитые критики, выскажутся основные советские писатели. Поток читательских писем к Шолохову, и так колоссальный, вырастет ещё в несколько раз.

В Советской России случился первый пример общенациональной дискуссии в связи с выходом романа. Дискуссия завершится весной 1941-го – за считаные недели до войны. То, что именно эту книгу успела прочитать и, насколько это возможно, осмыслить вся читающая страна накануне самого страшного испытания, кажется символичным и в чём-то даже определяющим будущую победу.

Страшный урок Григория Мелехова состоял в том, что он, даже запутавшийся и загнанный, не мыслился отделённым от России. Всякая лихая круговерть вновь и вновь возвращала его к порогу родного дома.

Как бы нам ни было больно, – мы никогда не сойдём с этого места, мы здесь родились и мы останемся: вот мелеховский и шолоховский завет.

Алексей Николаевич Толстой, сам великий писатель, в разговоре о шолоховском романе сказал несколько важных и вроде бы взаимоисключающих вещей. Плохо, что Мелехов не пришёл к большевикам, как пришёл его Рощин в «Хождении по мукам». Но если бы и Мелехов пришёл, понимал Толстой, – роман развалился бы. А у Шолохова, видел он, роман не развалился, а стоит, как глыба. Но как же нам теперь жить с тем, что он не пришёл, ведь Григорий стал всем как родной? Может, ты, Миша, ещё и пятый том создашь?

Как бы ни выворачивали сюжет и смыслы книги все её обсуждавшие, никто уже не решался, даже если б захотел, говорить о Шолохове и с Шолоховым так, как