если не считать – снова Фафхрд заметил это первым – ниточки черного дыма совсем рядом с Белым Зубом. Та точка на леднике, откуда поднимался дым, находилась между Зубом и Звездной Пристанью.

– Гнарфи и Кранарх, если это они, выбрали для своего восхождения скалистую северную стену, – заметил Мышелов.

– И она станет их погибелью, – предсказал Фафхрд, ткнув поднятым большим пальцем в сторону Вымпела.

Мышелов кивнул, но явно с меньшей уверенностью, а затем спросил:

– Фафхрд, что это все-таки был за звук? Ты ведь жил здесь.

Фафхрд нахмурился и прикрыл глаза.

– Какие-то легенды об огромных птицах… – вопросительно пробормотал он, – или о больших рыбах – нет, это не может быть правдой.

– Котелок памяти все еще кипит, только вот закоптился? – спросил Мышелов.

Фафхрд кивнул.

Прежде чем оставить пирамиду, северянин положил рядом с ней кусок соли.

– Это, – сказал он, – вместе с затянутым льдом озером и травой, которую мы только что прошли, должно удержать здесь пони на неделю. Если мы не вернемся, ну что ж, по крайней мере мы показали им путь отсюда до Иллик-Винга.

Хрисса подняла свою довольную морду от окровавленного лакомства, словно хотела сказать: «Обо мне и моем пропитании можно не беспокоиться».

* * *

И снова Мышелов проснулся, едва только сон попытался крепко схватить его в объятия, проснулся на этот раз радостно, как человек, который припомнил, что у него назначено свидание. И снова, хотя теперь ему не пришлось предварительно созерцать звезды или смотреть на огонь, живая маска встретила его взгляд сквозь угасающее пламя: все та же игра мимическая, те же черты – маленький рот, нос и лоб, составляющие одну прямую линию, – если не считать того, что этой ночью лицо было бледным, как слоновая кость, с зеленоватыми губами, веками и ресницами.

Мышелов был в немалой степени потрясен, потому что прошлую ночь он не смыкал глаз, ожидая появления призрачного девичьего лица – и даже пытаясь вызвать его, – пока растущий месяц не поднялся на три ладони над Звездной Пристанью… без какого бы то ни было успеха. Разумом Мышелов с самого начала понимал, что это лицо было галлюцинацией, однако чувства настаивали на обратном – что вызвало смятение души и бессонницу на целую четверть ночи.

А днем он тайно сверился с последним из четырех коротких четверостиший на клочке пергамента, лежащем в самом глубоком кармане дорожного мешка:

Ведь тому, кто пробьется в обитель Владыки Снегов,

Сыновьям двух его дочерей стать отцом суждено.

Хоть придется ему встретить страшных и лютых врагов,

Но зато до скончанья веков род продлить свой дано.

Вчера это звучало довольно многообещающе, по крайней мере та часть – насчет дочерей и отцовства, однако сегодня, не выспавшись, Мышелов посчитал все явным издевательством.

Но теперь живая маска снова была здесь и снова проделывала все те же дразнящие штучки, в том числе и вызывающий дрожь, однако странным образом волнующий фокус: веки широко раскрывались и показывали не глаза, а этакую изнанку их, темную, как ночь вокруг. Мышелов был очарован, хотя и не без трепета. Однако не в пример прошлому разу голова его была вполне ясной, и он пытался определить степень реальности маски, моргая, щурясь и бесшумно ворочая головой внутри капюшона, что никак не влияло на гостью. Затем он тихо развязал ремень, стягивающий верхние крючки плаща, – Хрисса сегодня спала рядом с Фафхрдом, – медленно протянул руку, поднял камешек и щелчком запустил его через бледные языки пламени в точку чуть пониже маски.

Хотя Мышелов знал, что позади костра не было ничего, кроме разбросанного щебня и звеняще-твердой земли, он не услышал даже самого слабого удара камня обо что бы то ни было. С таким же успехом он мог забросить его в космическое пространство.

И почти в тот же самый миг маска дразняще усмехнулась.

Мышелов очень быстро выскользнул из плаща и вскочил на ноги.

Но еще быстрее маска растворилась в воздухе – на этот раз одним быстрым мазком от лба до подбородка.

Мышелов почти фехтовальным выпадом метнулся на другую сторону костра к тому месту, где, как казалось, висела маска, и стал внимательно оглядываться по сторонам. Ничего – кроме мимолетного винного запаха. Мышелов пошевелил угли в костре и снова осмотрелся. Опять ничего. Не считая того, что Хрисса, лежащая рядом с Фафхрдом, проснулась, ощетинила усы и серьезно, возможно даже с укором, уставилась на Мышелова, который начал ощущать себя изрядным болваном. Он вопрошал себя, не играют ли его разум и желания в какую-то глупую игру друг против друга.

Затем он наступил на что-то. Сначала Мышелов подумал, что это его камешек, но, подняв его, увидел, что это был крошечный горшочек. Это мог быть один из его собственных горшочков с красками, но он был слишком маленьким, чуть больше фаланги большого пальца, и сделан не из выдолбленного камня, а из чего-то похожего на слоновую или какую-либо другую кость.

Мышелов стал на колени у костра и заглянул в горшочек, затем опустил в него мизинец и осторожно тронул довольно густую мазь, находившуюся внутри. Вытащенный палец приобрел цвет слоновой кости. От мази пахло маслом, а не вином.

Мышелов некоторое время размышлял, сидя у костра. Затем, взглянув на Хриссу, которая снова пригладила усы и закрыла глаза, и на тихо похрапывающего Фафхрда, он вернулся к своему плащу и к прерванному сну.

Он ни словом не обмолвился Фафхрду о своей прежней встрече с живой маской. Поверхностно это можно было объяснить тем, что Фафхрд высмеял бы подобную чушь о лицах, возникающих из дыма; более глубоко в подсознании отыскалось бы то объяснение, которое удерживает любого мужчину от упоминания о новой хорошенькой девушке даже в разговоре со своим лучшим другом.

Так что, возможно, то же самое чувство не позволило Фафхрду на следующее утро рассказать своему лучшему другу, что с ним случилось позже этой же ночью. Фафхрду снилось, что он пытается в полной темноте на ощупь определить точные очертания лица какой-то девушки, в то время как ее тонкие руки ласкают тело северянина. У нее был округлый лоб, глаза с очень длинными ресницами, вмятинка между носом и лбом, круглые и крепкие, как яблоки, щеки, дерзкий вздернутый нос – он казался дерзким даже на ощупь! – и широкий рот, на котором большие осторожные пальцы Фафхрда могли явственно ощутить улыбку.

Он проснулся, чтобы увидеть глазеющую на него луну, висящую наискосок, к югу. Она серебрила нескончаемую стену Обелиска, превращая выступы скал