по которым именно тот остров оставался нетронутым вирусом столь долгое время. Уильям же отвечал сдержанно настолько, насколько мог — его познания об острове льдов и скал, несмотря на «зелёный» в названии, были очень слабыми (впрочем, как и у большинства людей, не связанных с ним напрямую), а что же до того, что огромный кусок земли остался цел, то во-первых, он не до конца верил в это — находил сильное противоречие в действиях и словах Александры и Салливана, а во-вторых, единственным разумным предположением был холод и скорая замкнутость — Гренландия быстро объявила карантин, когда чума ещё ползла по Восточной Европе, а паразит лучше распространялся и развивался в более тёплом климате — не зря за Стеной так мало живущих людей и так много мёртвых, а подвиды появляются там куда раньше, чем во всей остальной Северной Америке. В остальном же он сам не мог ответить, и его это чертовски пугало. Хотя был и ещё один вопрос:

— Уильям, я тут подумал… А как ты доберёшься обратно? — до Картрайта оставалось меньше шести часов.

— В смысле?

— Ты же сам вчера мне сказал, что топлива у нас едва-едва хватит до этого Кар… до места. И то — если повезёт. Как же ты?..

— Я разберусь как-нибудь. Не забывай, что мы, в идеале, едем к тому, у кого есть транспорт и горючее, чтобы пересечь целое море (каким бы этот транспорт ни был).

— А если этот кто-то?..

— Ней Зильбер, — старик сам едва вспомнил имя.

— Да. А что, если этот Ней не поделиться с тобой?

— Хм… Думаю, перезимую и пойду пешком, — глаза собеседника округлились. — В лесах полно дичи, воду можно прокипятить на костре. Холод — главная проблема. Так что мне придётся ждать, пока он сойдёт. К тому времени, думаю, Братья меня уже давно отыщут. И либо я выведаю у них, где заложник и прикончу, либо они — меня. Кто-то из нас должен будет умереть.

— Ты так спокойно об этом говоришь… Мне бы было страшно, умирай я.

— Всем страшно, когда они умирают не по своей воле. Я много раз видел эту штуку — животный страх, смешанный с самым горьким сожалением. Когда совершаешь самоубийство — проще: у тебя нет планов, нет «хвостов», нет того, за что ты держишься, а вот когда умираешь… Не один человек при мне превращался в самого настоящего ребёнка перед смертью. Не могу их винить за это.

— И всё же… Когда мы доберёмся, когда сделаем всё это… Постарайся не умереть, ладно?

— Ха… — он искренне улыбнулся, понимая ценность этих слов. — Как скажешь, парнишка, как скажешь.

* * *

Картрайт оказался совсем небольшим посёлком: расположенный на широкой земляной косе (примерно полкилометра в самом широком месте), обращённой «остриём» на запад, он занимал только левую её часть (южную), что в купе с континентальной землёй создавало некое подобие лагуны. Сто или около того почти всегда разваленных одноэтажных домишек выглядели более заброшено, чем какие-либо до этого — было очевидно, что частые снега и оттепели почти полностью уничтожали здания; пара небольших, но, вроде бы, пустых причалов где-то вдалеке; разрушенные почта, школа, магазин продовольствия и АЗС — все признаки небольшого, но отдалённого от цивилизации села — всё необходимое было, но по минимуму.

Найти нужное здание было непросто — оно не выделялось абсолютно ничем. Столь же пыльные окна, старые двери, протекающая и покрытая каким-то грибком крыша — никто не угадал бы нужный дом по внешним признакам, стой он в ряд ещё с тремя нежилыми.

— Готов? — они замерли перед самой дверью.

— Нет, — неуверенно ответил Ви.

— Тоже, — стук.

Хозяин не был рад. Хозяин не был зол. Хозяин не был удивлён. Вообще Уильям «Из Джонсборо» Хантер даже при всём своём богатом опыте редко видел на людях столь каменные лица — словно на застывшей маске, эмоции полностью отсутствовали на нём, а сами мышцы будто бы немного «висели» — были направлены вниз. Тот мужчина средних, наверняка лишь чуть моложе, чем сам Хантер, лет выглядел усталым и очень грязным: засмоленные и криво подстриженные светло-каштановые волосы, в меру короткая, но чрезвычайно пышная борода с полосой седины на подбородке — было заметно, что владелец тех волос недавно работал с ножницами; широкий и ровный нос, тонкие и наполовину открытые губы с бледно-розовым, почему-то кажущимся нездоровым оттенком; но сильнее всего на грязных скулах, ровных бледных щеках да сером, не столько от тяжёлых работ, сколько от отсутствия гигиены, лбе выделялись светло-зелёные, почти серые глаза, смотрящие настолько устало, насколько вообще мог смотреть живой человек.

Однако несмотря на свой внешний вид, путников уже радовало то, что такая персона с явно фальшивым именем существовала и действительно была там, где должна была быть.

— Да плевал я, кто вы, — затвор старого кольта глухо щёлкнул. — Убирайтесь.

Слушать Ней не хотел. Кажется, подобного бреда он слышал много — историй о том, что кому-то там срочно нужно понятно-куда ради какой-то невозможно важной цели — да, мимо его ушей явно сотнями мелькали подобные сюжеты, и лишь благодарю тому, что его тёмно-бордовая, местами порванная парка дрожала вместе с ним от холода, ему — добродушному хозяину — пришлось впустить гостей и неохотно выслушивать их уже внутри.

Пыль. Очень много пыли. Пыльный деревянный стол, цвет коего из-за освещения даже невозможно было определить, пыльное кресло из крепко вязанной ткани, чуть светлее, чем парка, даже окна и шторы — и те были пыльными. Чистыми были лишь два места: у камина, что, судя по количеству дров вокруг него — по обе стены и до самого потолка — должен был топиться всю зиму, и в котором над огнём висел казан с водой, а также у радио — огромного нагромождения приёмников, микрофонов, различных приборов связи разной степени древности, среди которых были как старые коротковолновые радиоприёмники, так и сверхдальние военные образцы тридцатых годов.

Мужчина устало вздохнул, ещё раз осмотрев двоих людей, пришедших к нему, откинулся на кресло и запрокинул ноги на приёмник. Он был развёрнут к ним спиной, но даже с такого ракурса и расстояния в пять метров было ощутимо — опасности он не чувствовал. Последним штрихом стал пистолет, упавший на пол.

— Повторю, —