монархического чувства, охвативший Россию… исчез, сменившись безумно быстрым ростом озлобления не только против “правительства”, но и против Государя и всей царской семьи: повсеместно и усиленно муссируются слухи о “близком дворцовом перевороте”, как бы подтверждают это и связываются… в одно целое с вопросом о… деятельности Гос. Думы». «Как общий вывод, – заключает записка, – должно отметить, что, если рабочие массы пришли к сознанию необходимости и осуществимости всеобщей забастовки и последующей революции, а круги интеллигенции к вере в спасительность политических убийств и террора, то это в достаточной мере определенно показывает оппозиционность настроения общества и жажду его найти тот или иной выход из создавшегося политического ненормального положения. А это положение с каждым днем становится все ненормальнее и напряженнее, и ни массы населения, ни руководители политических партий не видят из него никакого естественного мирного выхода».

Все произошло не так, как гадали предсказатели. Рабочая демонстрация не состоялась581, и открытие Думы, – вспоминает ее председатель, – обошлось совершенно спокойно. (Не состоялся и предполагавшийся «грандиозный скандал Протопопову», о котором говорил Родзянко в показаниях: «Если бы Протопопов явился, то моментально весь зал бы опустел. Решили все уйти, даже правые, и тогда я должен был закрыть заседание… Пустой зал и один Протопопов».) «Настроение в Думе было вялое, даже Пуришкевич и тот произнес тусклую речь. Чувствовалось бессилие Думы, утомленность в бесполезной борьбе и какая-то обреченность на роль чуть ли не пассивных зрителей. И все-таки Дума осталась на своей прежней позиции и не шла на открытый разрыв с правительством. У нее было одно оружие – слово, и Милюков это подчеркнул, сказав, что Дума будет действовать словом и только словом»582.

Таково было впечатление почти всех современников, и, как выразился один из них, представители оппозиции скорее по обязанности произносили «академические»583 речи в традиционной форме изобличения режима. К такого рода «академическим» речам правительство достаточно привыкло и не очень беспокоилось ими, раз они не переходили границ обычной уже парламентской резкости и непосредственно не затрагивали «династического» вопроса. В самом деле, не так страшно было то, что говорилось в Думе, вернувшейся к испытанной тактике 1 ноября, после «слов», произнесенных в предыдущую сессию.

Вслушаемся в эти речи. Вот Пуришкевич, не сошедший со своего конька. Он говорил, что «струна общественного настроения… натянута близорукостью, не хочу сказать злонамеренностью, правительственной власти до возможного». Но волнует Россию не то, что страна переживает «византийские страницы своей истории» (сыск, невиданный со времен Ивана Грозного и временщика Бирона?!), не эти приемы борьбы с «невидимой крамолой» – тревожат Думу и народную Россию, как бы «воля всей России не была попрана закулисными руками немецкой клики, с растущим дерзновением выдвигающей своих людей, идущих потаенными ходами, наперекор надеждам и чаяниям всего русского народа, тесно объединенного с Царем в целях войны и победы» (все это направлялось в адрес Протопопова). К чему призывал Пуришкевич? Он клеймил («нет слов для выражения негодования») того, кто идет на улицу с политическими требованиями в тяжелые дни переживаемых Россией событий. Одновременно он сознавал «бесцельность всяких речей», «безнадежность в данный момент работы Думы». «Над Думою – висит дамоклов меч роспуска… Она, вероятно, будет распущена, ибо перед ней альтернатива: либо стать лакейской министра вн. д. …либо сохранить свое лицо, лицо честных верноподданных граждан, патриотов, выразителей нужд народной души… в дни народной брани». Вывод: «Россия мечется в муках своего бессилия». Положение безнадежное? Нет, «солнце правды взойдет над обновленной родиной в час победы». А пока что оратор призывал «дубинку Петра Великого» на спину того, кто не оправдал высокого доверия монарха.

От имени прогрессистов говорил Ефремов: «Государственная разруха, оправдавшая, к несчастью, предположения Думы, достигла катастрофических размеров». Выйти из кризиса возможно лишь путем установления парламентского строя. Без этого изменения конституции «всякая законодательная деятельность бесплодна и критика правительства безрезультатна». Парламентское правительство может «совершить чудеса», – утверждал лидер прогрессистов в то время, когда во всем мире на время войны парламентский строй принимал диктаторские формы. Ефремов говорил, что страна фанатично верила во всемогущество Гос. Думы и с тревогой начинает терять веру, «растет число изверившихся, которые ищут путей, идущих мимо Думы».

За Ефремовым была очередь Милюкова. Единственный вопрос текущего момента – это отношения между правительством и Гос. Думой. Все осталось по-старому, и, может быть, сознанием, что по этому вопросу нельзя сказать ничего нового, следует объяснить, по мнению лидера оппозиции, «несколько вялый тон речей и не особенно внимательное отношение слушателей». «Я знаю… что чаще из глубины России мысль несется с надеждой к нам, Госуд. Думе, что мы должны, не довольствуясь речами, совершить какое-то дело, какое-то необычайное и особенное действие. Все слова уже сказаны, все речи прослушаны: действуйте смело, – говорят нам со всех сторон. Страна “с вами, она вас поддержит”. Эти призывы смущают Милюкова. «Наше слово уже наше дело. Слово и вотум – пока наше единственное орудие. Но ведь и это орудие не тупо. Есть слова, которые живут и волнуют, есть слова, которые организуют, есть слова, которые сдерживают, когда надо, есть мысли, которые, будучи сказаны с этой кафедры, живут своей собственной жизнью и превращаются в дело». Милюков и теперь уже видел «последствия здесь сказанных слов». «Самое главное из этих последствий то, что Гос. Дума теперь не одна… И это и есть та причина, которая дает мне возможность, рисуя вам самые мрачные картины настоящего, не делать из них безотрадных выводов, которые напрашиваются и против которых я вас на этот раз настойчиво предостерегаю… Когда плоды великих народных жертв подвергаются риску в руках неумелых и злонамеренных властей, тогда обыватели становятся гражданами и объявляют, что отечество в опасности, и желают взять его судьбу в собственные руки. Мы приближаемся к этой последней точке… И вы узнаете даже в этом уродливом уличном проявлении, которое я печатно осудил и которое, к счастью, нам удалось вчера предотвратить, вы узнаете отголосок все той же патриотической тревоги, которой полны и ваши собственные сердца… Если в самом деле укрепится в стране мысль, что с этим правительством Россия победить не может, то она победит вопреки своему правительству, но она победит…»

В сущности, заключением Милюков аннулировал боевые моменты своего выступления, возвращаясь на путь тактики, которую с.-д. Чхеидзе назвал педагогикой, желающей превратить Савла в Павла и исправить горбатого до могилы. Чхеидзе говорил первым – до речей