Пунина, который, конечно, изначально был не в силах тягаться с мощью идеологической машины, была уникальна: он даже и не думал каяться. Именно поэтому в 1949 г. у его критиков открылось второе дыхание. В январе на общем собрании Академии художеств СССР только ленивый не называл имени Пунина в оскорбительном тоне.

В рамках антикосмополитической кампании Серов организовал масштабную травлю Пунина. 27 февраля 1949 г. ленинградский пейзажист болгарского происхождения Крум Стефанович Джаков выступил в «Ленинградской правде» со статьей «Формалисты и эстеты в роли критиков», большая часть которой была посвящена Н. Н. Пунину. Характеризуя «неприглядное кредо одного из столпов воинствующих критиков-эстетов, отрицающего национальное искусство, относящегося с барским пренебрежением к творчеству советских художников»[1478], особенное внимание он уделил его преподавательской деятельности, отметив, что «вредная деятельность Н. Пунина особенно опасна еще и потому, что он до сих пор является профессором Ленинградского университета и продолжает отравлять сознание молодежи пропагандой буржуазной эстетики и космополитизма»[1479].

А 2 марта 1949 г. в газете «Вечерний Ленинград» со статьей «За дальнейший расцвет советского искусства» выступил и глава ленинградских художников. Он опять обрушился на Пунина:

«У нас немало подлинных советских критиков, помогающих художникам в их творчестве, пропагандирующих лучшие достижения передового советского искусства. Однако в роли критиков выступают еще и люди, потерявшие честь и достоинство советского гражданина, раболепствующие перед уродливым, ущербным “творчеством” современных западноевропейских и американских художников.

Особенно мерзко ведет себя один из главарей антипатриотических отщепенцев Пунин. Этот “критик и искусствовед” – яростный враг реалистического искусства. В первые годы революции он был идеологом так называемого “левого” искусства и с наглой развязностью утверждал, что реализм и бездарность – это равнозначащие понятия. Он обливал грязью великих русских художников и всячески пропагандировал футуристический и кубистский бред. Проповедник реакционной идейки “искусства для искусства”, утверждавший, что сама форма является содержанием произведения, Пунин охаивал лучшие работы передовых советских художников, издевался над методом социалистического реализма.

Когда этот лжекритик говорит о советском искусстве, он высокомерен и нагл. Когда же речь заходит о современном искусстве Европы, он заискивающе сладок и восторжен. Размахивая как знаменем истлевшим формалистическим тряпьем, он выдает себя за поборника новаторства. Только предельное уродство, маразм и разложение приводят в восторг этого буржуазного эстета. ‹…› Успехи социалистического реализма вызывают в нем неприкрытую злобу. Всячески понося реалистические народные принципы, лежащие в основе советского искусства, презренный отщепенец Пунин чернит художников, которые посвящают свое творчество большим, жизненно важным темам, создают патриотические произведения, проникнутые чувством горячей любви к Родине»[1480].

Необходимо подчеркнуть, что приведенный документ – это не случайно зафиксированная в протоколе площадная брань, а строки из общегородской газеты.

5 марта в газете «Советское искусство» профессору были посвящены и такие слова:

«Н. Пунин также уже давно ведет подрывную работу в нашем искусстве. Этот матерый идеалист и проповедник космополитизма еще в 1919 г., прикрываясь маской лженоваторства, заявлял, что “реалисты и бездарность – синонимы”»[1481].

Подобные тезисы в те месяцы повторялись во многих статьях[1482].

После таких публикаций Ученому совету ЛГУ ничего не оставалось, кроме как вынести решение об исключении Н. Н. Пунина из числа университетских профессоров:

«Это было следствием выступления партийной печати, разоблачившей подрывную деятельность антипатриотов в театральной и литературной критике и искусствоведении»[1483].

26 августа 1949 г. Н. Н. Пунин был арестован, приговорен к 10 годам тюремного заключения и скончался 21 августа 1953 г. в больнице заполярного лагерного поселения Абезь в Коми АССР.

Лекционная деятельность профессуры

Начавшаяся идеологическая кампания включила в свою работу все испытанные механизмы советской пропаганды и агитации; традиционной ее составляющей была лекционная работа. Именно поэтому вслед за августовским постановлением ЦК ВКП(б) резко активизируется лекционная активность партийных структур в области литературы. Для чтения лекций, проводившихся в лекториях горкома ВКП(б), Дома партактива горкома ВКП(б) и Ленинградского университета, привлекалась и университетская профессура. Косвенно более свободному доступу сотрудников ЛГУ в партийные лектории способствовал еще и тот факт, что родная сестра ректора М. А. Вознесенская продолжительное время заведовала лекторием Ленинградского горкома ВКП(б).

Кроме того, еще в Саратове лекторий ЛГУ показал свою отличную «боеспособность». «В общей сложности с апреля 1942 г. по январь 1944 г. лекторами университета прочтено свыше 4000 лекций, на которых присутствовало до 500 000 слушателей»[1484], – отчитывалась директор лектория, гражданская жена ректора Е. М. Косачевская. Большая часть лекций проводилась выездными лекторами на предприятиях, но 270 лекций, как отдельных тематических, так и входивших в специальные лекционные циклы, были проведены непосредственно в лектории университета.

Востребованная руководством лекционная работа моментально оголила давние противоречия среди профессуры, выделив карьеристов, многие из которых были давно известны. Лекторам представилась возможность не только заработать (поскольку выступления почти всегда оплачивались, что создавало лишнюю конкуренцию), но и публично определиться в сложившейся политической обстановке. Некоторые добровольно и беззастенчиво проводили линию партии (Л. А. Плоткин, В. Е. Евгеньев-Максимов, Б. С. Мейлах и им подобные); некоторые проявляли идеологическую лояльность, иные вообще не участвовали – либо по моральным соображениям, либо, что бывало даже чаще, по причине большой конкуренции.

Объявления о лекциях публиковала газета «Ленинградская правда»; и хотя некоторые лекции циклов не объялялись заранее, даже этих сведений достаточно, чтобы составить представление.

До постановления ЦК ВКП(б) университетские филологи изредка читали лишь лекции для издательских работников или культпропов. К примеру, 1 августа 1946 г. в Доме партактива будущий декан филфака Р. А. Будагов прочел для работников печати лекцию «Проблемы культуры языка»[1485].

Но с выходом постановления все переменилось: в сентябре 1946 г. начинается бешеная лекционная активность.

11 сентября лекторий горкома объявил о цикле «Советская художественная литература и критика в современных условиях», состоявшем из шести лекций; предварительно был назван и состав лекторов – А. М. Еголин, Л. А. Плоткин, М. А. Лифшиц, В. П. Друзин; стоимость абонемента – 20 руб.[1486] Вторая лекция – «Ленин и Сталин о задачах художественной литературы» – была прочитана А. М. Еголиным 25 сентября[1487]. Пятая лекция – «Народность, идейность и патриотизм в русской литературе» – 16 октября прочитана им же[1488].

26 сентября на заседании Ученого совета филологического факультета обсуждался вопрос лекционной пропаганды:

«Принято решение силами профессоров факультета прочесть в лектории университета цикл лекций на тему “Великая историческая миссия нашей литературы”.

Отдельные лекции будут посвящены следующим вопросам:

1. Борьба большевистской партии за идейность литературы.

2. Борьба русских революционно-демократических критиков с теорией “искусство для искусства”.

3. Писатели-демократы (Некрасов, Салтыков-Щедрин) о задачах литературы.

4. Марксистская критика конца XIX и начала ХХ веков в борьбе с декадентством.

5. Горький и его борьба с буржуазно-дворянскими упадочническими литературными течениями.

6. Маяковский – трибун идейного