Я решил остаться без трофеев: если что и перепадёт, то решим утром и на свежую голову. Может, кто подумает, что не нужно ему чего — сейчас брать ничего не хотел.

Как выяснилось, моя осторожность спасла меня. Не Ротти, не бомжи, а именно нежелание не брать лишнего, даже из чувства общности.

Дымка присвоил себе гильзы. По пути очень неудачно упал, из-за чего сломал запястья (запястья! Не предплечья, не плечи, а именно суставы между предплечьем и ладонью. Где Ты такое видела от простого падения?). Гоша подвернул ногу. И коленную чашечку разбил — железка крайне неудачно попалась. Борзая пострадала сильнее всех — целая добралась до выхода из пустыря, а потом её машина сбила. Толкнула чутка задком. Девка загремела в больницу с сотрясением мозга. Гедеон уцелел, только на него потом ещё месяц все окрестные собаки кидались. Он-то бывалый, отбиться-уйти мог, но страху натерпелся основательно.

Рассказал я об этом месте Порождённому — так он обрадовался, и потребовал от меня две вещи:

Живого человека, который будет жить в этом мест;трофейный набор шариковых ручек, который я смогу добыть, не причинив вреда ни себе, ни найденному ранее живому человеку.

Сначала я решил, что мой начальник шутит — это опасное место. Невинные и неподготовленные там будут пачками гибнуть. Я всё-таки сволочь, но с принципами. Тогда был.

Сущность со мной согласилась и отпустила.

А дома ко мне постучались. В окна, двери, стены. За стеклом виделось всякое, о чём даже вспоминать не хочется. Время от времени накрывало — знаешь, как оглушает, что-то сродни обмороку, и голову заполняют завывания, голоса, всхлипы, и совсем ничего с этим поделать не можешь.

Тело просто немеет. Сидишь в кресле и слышишь шаги. Хлюпающие, медленные шаги, хоть и знаешь, что в соседней комнате никого нет.

Время от времени сбоили динамики.

Наташка — тогда ещё живая — всё это время со мной была и только и говорила, что не слышит ничего, не знает, не видит, что всё это мне только кажется. Говорит мне так, успокаивает — а в зрачках её такой страх, что моя паника рядом с её собственной меркнет, детским лепетом кажется.

На третью ночь с того визита меня чуть ни придушили во сне. А потом я услышал смех. Много смеха, громкого, раскатистого. Не постоянно, а так, на несколько секунд, хриплый, отрывистый, будто кашляет кто-то — и, разумеется, слышал я это или пока выходил из подъезда, или оставался сам с собой. Короче, в самое удачное время для скриммеров. И, знаешь ли, такие штуки в жизни работают на ура.

Особенно если за подобными звуками следуют вполне осязаемые фигуры. Ты можешь потрогать их. Они могут потрогать тебя. Только они медленные, редко шевелятся, больше стоят и смотрят. И белые, безмолвные. А смеяться продолжают — мычат как будто. На шее что-то вроде жабр. Ни носа, ни рта на бледном овале лица у существа не было.

Изводил меня так Порождённый неделю, пока я не сдался и не согласился на его просьбу.

Почему я ничего не мог сделать?

Вот тебе ещё одна аналогия.

Ты работаешь на батьку. Крепкого такого, серьёзного батьку. Потом перед ним провинилась. Вместо выговора он присылает к Тебе своих ребят, которые просто намекают, что Ты не одна. Они не трогают. Просто наблюдают. Шугнуть иногда могут, подшутить неудачно — но не смертельно, без рисков. Оказать сопротивление — прогневить батьку, заставить его уже не намекать, а действовать прямо. Я был тогда мелким, пороху особо не нюхал, мне хватило и этого. Достаточно хватило, чтоб в дальнейшем я не испытывал его терпения.

Нашёл в итоге я ему туда и смотрителя нового. И ручки добыл. Бомжей только не встречал больше. Как выяснилось в ходе дальнейшего наблюдения, они там все призраки, и в Лазарете собираются по праздникам. Тусят на годовщину революции, двадцать третье, день победы, двадцать шестое апреля и ещё пару дат из их жизни.

Ну, историю ещё одну я тебе на память рассказал, а теперь пора и честь знать.

Инквизитор потянулся, расправил плечи. Затушил тлеющую сигарету о ствол осины и направился через пролесок к хмурой заброшке.

На пороге на этот раз никого. Просто вход в темноту, фонарь на батарейках и записки.

Кривым почерком, в кромешной тьме, в лесу, на пороге заброшки разбирать эти каракули было той ещё радостью:

«мёртвым котикам очень грустно .___. наверное, они слишком забыли жизнь ~^.^~»

«не обижай мёртвых котиков. им не стыдно, но они маленькие. пойми их»

«мёртвые котики могут исчезнуть. но тогда ты услышишь их плач. подумай о слёзках котяток .-. им будет больно прощаться с тобой».

Мёртвые котики, говоришь. Подсел ты на них крепко, ох, подсел. Если это всё, что ты хочешь мне сказать, то у меня плохие новости. Очень плохие.

Но он мне оставил фонарь. Не готовил никаких загадок, словно понимал, что сделал мне достаточно больно, и настало время поговорить.

Ксёндз усмехнулся.

— Ротти, искать.

Парень настроен решительно: впереди гончая, загоняет жертву. Сам он — охотник, идущий по следу.

Порождённый просил так не делать — не беда, я пока что добрый.

Искать припадочный труп в здании, где есть два полноценных этажа и подвал — это всегда себе дороже. Сейчас не хотелось играть в загадки: я пришёл сюда за ответами.

Ирония, но знакомый стук тела о спинку стула я услышал уже на первом этаже — чуть дальше прямо и налево, в регистрационную. Тот редкий случай, когда Порождённый сидел. Он не удосужился напялить одежду для вящего маскарада. Просто вскарабкался на стул, больше валялся там — протянул ноги, дёргался в бёдрах. Руки на уровне груди, трясутся так, будто на электрическом стуле. Лицо перекошено, голову склонил. Дрожит, стучит челюстями — и весь в чёрно-белых тонах.

— Ахой, Плоть на кости! На, закури, — Инквизитор положил сигарету на столик перед Порождённым.

Потом вздохнул, снова поднял её, вставил между стучащих челюстей, поднёс огонь.

Тварь затянулась, закашлялась, выпустила дым, и лишь после успокоилась, села условно-ровно.

Ксёндз стоял перед ним. Тяжело, глубоко дышал, смотрел прямо на сущность по ту сторону регистрационной стойки.

Дёрганными движениями Порождённый указал на кипу листов.

«Так было нужно, правда. Куртка — не зло. Она тебя защищала.

Она срасталась с тобой, но не поглощала тебя.