— Что с тобой, сынок, да простит тебя Аллах?

Ахмад пристально и безмолвно посмотрел на шейха и с досадой пробормотал:

— Это мой сын Фахми…

Шейх то ли вопросительно, то ли тревожно вскинул седые брови и с надеждой в голосе произнёс:

— Он в безопасности, да хранит его Милостивый Господь…

— Он впервые ослушался меня, а также и повеления Аллаха…

Шейх раскрыл перед ним руки, словно отвращая несчастье, и воскликнул:

— Да сохранит Аллах! Фахми для меня как собственный сын, и я хорошо знаю, что он от природы наделён благочестием.

Ахмад сердито сказал:

— Он непременно хочет заниматься тем же, чем занята вся молодёжь в эти кровавые дни…

Шейх с недоверием и изумлением сказал:

— Ты же, без всяких сомнений, благоразумный отец. Я и представить себе не мог, что один из твоих сыновей дерзнёт ослушаться твоих приказаний…

Эти слова ранили сердце Ахмада и сжали его грудь. Он обнаружил в себе желание несколько умалить бунт Фахми, чтобы защитить его личность от любых обвинений в слабости со стороны шейха и даже с собственной стороны, и потому сказал:

— Он, конечно, не осмелился сделать этого напрямую, и я призвал его поклясться на Коране, что он не будет участвовать ни в одной из акций революции, и тогда он заплакал. Он плакал и не осмелился заявить «нет». И что мне теперь делать? Я не могу запереть его в доме как арестанта, и не могу следить за ним в институте. Я боюсь, что течение этих дней увлечёт его и он не сможет сопротивляться. Что же мне делать?… Угрожать побоями? Побить?… Но может ли угроза принести пользу такому человеку, которому нет дела до того, что он подставляет себя смерти?!

Шейх коснулся рукой лица и тревожно спросил:

— А участвовал ли он в демонстрациях?

Тряхнув своими широкими плечами, Ахмад сказал:

— Нет, однако он распространяет листовки. Но когда я надавил на него, он стал утверждать, что ограничивается их распространением только среди своих друзей.

— Какими делами он занимается!.. Сам он смиренный и сын такого же кроткого отца, а такими делами занимаются мужчины иного типа. Разве он не знает, что англичане дикари, и в их грубые сердца милосердие не может найти себе путь?… Они с утра до вечера питаются кровью несчастных египтян… Поговори с ним мягко, по-доброму, попробуй увещевать его, разъясни ему разницу света и тьмы. Скажи ему, что ты, его отец, любишь его и боишься за него. Я же со своей стороны сделаю несколько особых амулетов и буду в своих молитвах, особенно утренних, просить для него блага. И обратимся за помощью Аллаха…

Ахмад грустно сказал:

— Известий об убийствах каждый час становится всё больше, объявляют предупреждения. Так что же поразило его разум?… Сын молочника Аль-Фули погиб в мгновение ока, и Фахми сам присутствовал на его похоронах вместе со мной и выражал соболезнования его несчастному отцу. Этот юноша разносил крынки со сливками покупателям, и по пути столкнулся с демонстрантами, его увлекло инстинктивное желание участвовать вместе с ними, и спустя час или около того он упал замертво на площади у Аль-Азхара. Нет силы и могущества, кроме как у Аллаха… Мы принадлежим Аллаху и к Нему возвращаемся. Когда он не пришёл домой в обычное время, его отец встревожился и пошёл к своим клиентам, расспрашивая о нём. Некоторые из них говорили ему, что юноша принёс им сливки и ушёл; другие же говорили, что он не заходил к ним, как обычно бывало с ним. Наконец, он пришёл к продавцу кунафы, Хамаруше, и нашёл у него поднос и оставшиеся крынки, который его сын не успел разнести. Покупатель сообщил ему, что юноша оставил у него поднос и вышел на вечернюю демонстрацию. Несчастный отец с ума сходил и сразу же понёсся в полицейский участок в Гамалийе, откуда его направили в больницу Каср аль-Айни, где он и обнаружил своего сына: тот лежал в хирургическом отделении. Об этой истории я во всех подробностях узнал от самого Аль-Фули, когда мы были в его доме и высказывали ему соболезнования. Я узнал, как он потерял сына, словно того и не было, ощутил всё мучительное горе отца и слышал причитания его родных. Пропал бедняга, и Саад больше не вернётся, и англичане не уйдут. Но так лучше для моих детей, и слава Богу…

С сожалением шейх Мутавалли произнёс:

— Я был знаком с тем несчастным юношей. Он был самым старшим из сыновей Аль-Фули, так ведь?… Его дед был погонщиком мулов, и я нанимал у него осла, чтобы съездить к господину Абу Ас-Сауду. У Аль-Фули четверо детей, но больше всех сердцу его был мил тот, что погиб.

Тут Джамиль Аль-Хамзави в первый раз вступил в разговор:

— Мы живём в безумное время, и разум людей, даже у детей, повреждён. Вот вчера, например, мой сын Фуад сказал своей матери, что тоже хочет участвовать в демонстрациях!

Ахмад с волнением сказал:

— В демонстрациях участвуют младшие, а старшим достаётся!.. Твой сын Фуад — приятель моего Камаля, они оба учатся в одной школе. Ты с ним не разговаривал ещё?… Ты вообще говорил с ними обоими хотя бы раз про участие в демонстрации?!.. А?… Сейчас уже ничем никого не удивишь!

Аль-Хамзави пожалел о вырвавшихся у него словах и сказал:

— Ну не настолько же, господин мой. Я его без всякой жалости наказал за такие наивные желания. Ведь господин Камаль выходит из дома не один, а в сопровождении Умм Ханафи, да сохранит его Аллах…

Наступило молчание, и во всей лавке слышалось только шуршание бумаги, в которую Аль-Хамзави заворачивал подарок для шейха Мутавалли Абдуссамада. Затем шейх тяжело вздохнул и сказал:

— Фахми разумный ребёнок. И нельзя позволять, чтобы англичане завладели его прекрасной душой. Ох уж эти англичане!.. Достаточно мне Аллаха… Не слыхал ли ты о том, что сделали они в Аль-Азизийе и