что не жалуется. Он такой тощий, такой поджарый, что во всем его теле, кажется, не отыщется и капли жира, которую могло бы вытопить солнце. Что значит потеть, ему неведомо, что такое уставать — тем более. Вы заметили, что он идет чуть ссутулившись? Вполне возможно. Но гораздо важнее то, как он несет свое охотничье ружье — со взведенным курком, в полной боевой готовности. Но и это еще не все: взгляд его быстрых бусинок-глаз настороженно блестит из-под темных полей шляпы и проникает даже сквозь листву. В самый неожиданный момент он вдруг отыскивает совиные гнезда, обнаруживает кроличьи норы, следы молодых куропаток — словом, тысячи примет, напоминающих о еде. И даже пресноводным черепахам не удается спастись от его рыщущего взора. Вот и сейчас у него в кармане лежит черепаха, завязанная в носовой платок.

— И вы станете ее есть?

— Нет, я припас ее для тебя.

— Вот гадость, — брезгливо роняет Портела. Он идет впереди старика, опираясь на палку. — Если бы в Лавре узнали об этом, нас бы подняли на смех.

Он принужденно хохочет и качает головой, словно угрожая товарищу:

— Нас побьют камнями, дядяшка Анибал.

Анибал — так зовут его друга. Он тоже из Симадаса. Это тот самый старик, что комментировал в трактире солдатские россказни и возмущался поведением жандармов.

— Вполне возможно, — отвечает он. — Только прежде находились и такие, что нередко жертвовали лучшим угрем из улова, чтобы поймать черепах у омута в Ромао.

— Черепах?

— Да, черепах, именно черепах, Жанико. Тех, чье мясо ты называешь гадостью. А ведь оно куда слаще и белее, чем курятина, поверь мне.

Жоан Портела кривит рот:

— С голодухи сожрешь что угодно, даже мышь. Кто ж в этом сомневается! Да только едва начался голод, сбежали даже мыши и прочая нечисть.

Старик пожимает плечами. Будь у него подходящее настроение, да если б дело того стоило, он бы не преминул доказать, что люди уже давно едят мышей и что в этом теперь нет ничего особенного. Тому, кто преодолел отвращение к подобной пище, не может, увы, принадлежать слава первооткрывателя. В рекламе какого-то яда, предназначенного для уничтожения грызунов в хлебных амбарах, он прочел, что в Китае во времена мандаринов бедняки утоляли голод, поедая мышей. («Интересно, каковы они на вкус? — недоверчиво спрашивал себя любопытный старик. — Если это полевые мыши, они хоть чистые. Но разве едят только полевок?») Теперь Анибалу вспомнился еще услышанный некогда от жителя Бенавенте рассказ о бесчисленных полчищах крыс, заполонивших улицы города во время наводнения. Старик сплюнул. Крысы несъедобны, мясо их ядовито. Крысиный укус хуже выстрела солью. Там, где зубы их вонзятся в кожу, рана никогда не заживет.

Но об этом, как и о многом другом, старый Анибал предпочитает умалчивать. Он идет мрачный, низко надвинув шляпу на лоб; ему все ясно — и ладно. Тем не менее стоит ему по едва уловимым признакам почуять дичь, как все воспоминания и случаи из истории в мгновение ока улетучиваются из его головы. Пальцы сами тянутся к курку, и легким, решительным шагом он направляется к зарослям кустарника.

— Тс-с, тише, — шепчет Анибал своему спутнику. — Тише.

Наступает ответственная минута. Анибал выслеживает дичь. Он разглядывает следы куропатки, прислушивается к хрусту ветвей, смотрит направо, налево… Словом, идет по следу.

Жоан Портела уже тут как тут, рядом со стариком; с занесенной для удара палкой он тоже готов к нападению на куропаток. А его товарищ, пристально вглядываясь в точки и стежки, оставленные птицей в пыли, бормочет:

— Тс-с, тише…

Не теряя времени даром, он исследует окрестности, определяет силу и направление ветра, чтобы поточнее разгадать следы. По размерам и глубине птичьих следов он догадывается, что куропатки молоды, но по расстоянию между следами видит, что, несмотря на молодость, птицы уже достаточно сильны и могут пролететь большое расстояние.

— Теперь нам удастся настичь их лишь за оливковой рощицей, — говорит Портела. И, вытянув шею, издает несколько хриплых звуков, словно призывая кого-то: — Кок, кок, коро… кок, кок, коро…

Он старательно подражает голосу куропаток, но никто не откликается.

— Гм… — Старик определяет направление ветра. — Дай-то бог, чтобы я ошибся, но, сдается мне, не скоро мы тут что-нибудь подстрелим.

— Вот и мне так кажется, дядя Анибал. В этих местах, верно, побывало много охотников, они и спугнули дичь, как я полагаю. Мы окончательно убедимся в этом, придя в Лавре.

XIII

Анибал закидывает ружье за плечо. Он, кажется, не очень-то поверил в слова товарища и на каждом шагу озирается по сторонам: ему всюду чудятся куропатки. Если в этих краях действительно так трудно подстрелить птицу, это верное доказательство тому, что она спасается бегством или что кто-то недавно здесь побывал. Кто-то — это охотники или голодающие крестьяне. Жоан Портела придерживается иного мнения. Он утверждает, будто бы в Лавре есть работа и именно потому дороги туда лишены всякой живности, так по крайней мере сказал ему повстречавшийся по пути батрак из Сантаны.

— Дело ясное, дядюшка Анибал. Коли мы и дальше будем прохлаждаться, мы встретимся с поденщиками, которых видели в Лавре.

— Мне думается, ты ошибаешься, Жанико. Кто тебе сказал, что дичь не была поднята в другом месте?

— Вздор. Я отлично различаю следы. Люди, прошедшие раньше нас, вспугнули куропаток. Втемяшилось вам в голову во что бы то ни стало попасть в Серкал Ново, вот и пришлось зря крюк давать. Отправься мы через Боа Фе, так давно бы уж были в Лавре.

— Кто тебе сказал, Жанико, — твердит свое старик, — что птица перебита не жителями Лавре?

— Жителями Лавре? Черт меня побери, если я хоть сколько-нибудь вас понимаю.

— Чего же тут непонятного, все очень просто. Как, по-твоему, могло случиться, что ветер переменился, а? Так же могло случиться, что крестьяне из Лавре явились сюда поохотиться, и в этом случае…

— Что в этом случае?

— В случае если куропаток подняли местные батраки, — продолжает старик, — это означает, что в Лавре много безработных, не знающих, чем прокормить семью. Следовательно, тем, кто придет туда издалека, нечего и думать найти работу, вот оно как.

Портела на мгновение заколебался, потом решил не обращать внимания на болтовню старика. Разозлившись, он со всего маху ударяет палкой по вереску и, пыхтя как паровоз, устремляется по тропинке среди агав.

Анибал следует за ним, или, лучше сказать, за беретом и грязным платком, больше он ничего не видит за широкими листьями агавы. Однако и берет вскоре исчезает. Жоан как сквозь землю провалился. Наверное, упал в какую-нибудь