— Послушай Энн, я знаю, тебе кажется, что я слишком закрыт, и не искренен с тобой, но это не так. Правда в том, что я не люблю говорить о прошлом. Да и рассказывать там нечего. Моя мать была так мягкосердечна к мужчинам, и так жестокосердна к нам, своим детям. А отец. Он пьяница. Как человек он был ничтожен и никчемен. Одна лишь радость я его совсем не помню. И даже сгинул он где-то подле бара. Меня отдали дяде, что с титулом и весом в обществе, а тот и рад был рабу. Вот только окажись я чуть слабее, он бы раздавил меня и выкинул, но я его племянник, выходит той же крови, и я, ведь я из той же горной породы, что и он. И теперь я тот, кто есть сейчас. Почти, что он, за малым исключением. А потому, Энн, не жди от меня, того, кем я не являюсь, и кем не буду никогда. Во мне нет ни интеллигентности, ни благородства, не жди их от меня Энн, и не будешь разочарована.

Анна была обескуражена этим монологом, и на ее молочно-белом лице было и удивление и жалость и вместе с тем отрешенность. Она не знала, как реагировать на его исповедь, и все что ей пришло в голову, это положить руку ему на грудь и чуть слышно произнести:

— Хорошо.

Быть может после этого признания, ей стоило бежать прочь, но она не сдвинулась и с места, быть может, не могла, а может, не хотела.

— Прекрасно, — глухо произнес он, и сменил тему, став хладнокровным и отстраненным, как обычно, как и не было столь личного разговора меж ними, лишь секунду и магия исчезла и снова тон, лишенный эмоций:

— Я завтра отправляюсь в Калле, отель проплачен до конца месяца, но тебе не о чем беспокоиться, я вернусь буквально через пять дней. Затем, мы пробудем в Ницце еще неделю, а потом — Париж.

«Мы», столь желанное местоимение. Сердце Анны радостно забилось от счастья, он сказал именно то, что развеяло ее тревоги. Он вернется, все и впрямь прекрасно. Или нет? Опять сомнения. А вдруг обманет. Но зачем ему лгать. Он не благороден, но честен, и если бы хотел оставить ее, то так бы и сказал, и так бы и сделал. Зачем ему быть с ней против желания, против воли? Из жалости? Из чувства такта? В том нет смысла. Он ничем ей не обязан, у нее нет ни денег, ни связи. Она никто. Зачем еще она нужна, если не из чувств, хотя и едва ли таких сильных, чтобы назвать их любовью, однако же достаточно сильных, чтобы и дальше желать быть с ней.

Ей хотелось молить его: «скажи, что вернешься!». Хотелось кричать и стонать: «Обещай!». Но она смолчала, с ясностью осознавая, как будут унизительно звучать эти истеричные мольбы, как если бы он был ее последней надеждой в жизни. Но даже если это так, едва ли ему нужно знать об этом. Ничто не пугает мужчину сильнее, чем обезумевшая от любви женщина.

Темные воды, без конца и края, безбрежные, бездонные несут ее в неизвестность. Она изо всех сил пытается плыть, но течение настолько сильное, что любая попытка двигаться лишь утягивает ее глубже на дно. Ноги словно налились свинцом, и покорно раскинув руки, она дает потоку нести ее все дальше и дальше от берега. Внизу так глубоко, что, кажется, нет дна, и кончиками пальцев, она чувствует ледяные воды родников, что наполняют океан безбрежный, а сейчас ласкают ее ноги хладом пропасти, куда ее утягивает неведомая сила судьбы.

Анна в ужасе проснулась, и еще не различая явь это или сон, с трудом перевела дыхание. Сон, который преследовал ее всю жизнь, вернулся вновь, она так давно не испытывала этих страшных чувств, что и забыла каково это тонуть, во сне как наяву.

Ранее утро, но только что взошедшее солнце уже требовательно и нетерпеливо и жалит и ласкает своими яркими и острыми лучами, сквозь краешек не задернутой шторы. Анна повернула голову налево от себя, а там никого. Он ушел, оставив лишь откинутую в спешке простынь, да след на подушке. Ушел, не разбудив ее, ушел так тихо, не сказав ни слова, как и не был вовсе. Как и не было той страстной ночи, что значила для нее так много, а для него, наверное, так мало. Обида кольнула где-то в подреберье, и сев на кровать, она грустным и все еще отяжелевшим после сна взглядом обвела комнату. Он ушел не прощаясь, может оттого, что не хотел тревожить ее сон, а может, решил избежать лишних объяснений, расставаясь. Тревога вновь завладела ей, и не в силах оставаться больше в постели, Анна, накинув халат, вышла на балкон. Утренняя прохлада, и жгучее солнце, и так мучительно и так тревожно и растерянно. Целых пять дней до его возвращения, так мало, если посмотреть на календарь, и так много, если ждать.

Подул легкий морской ветер и с влагой и солью принес воспоминания давно минувших дней…

Холодный, влажный и густой воздух, запах мокрого дерева, дождя, запах земли и чуть примятой травы. Влажный пар, срывающийся с любимых и трепетных губ. Он был похож на встревоженного мерина, такой красивый и благородный, такой утонченный и прекрасный. Николай. Ее любовь к Николаю, была как ранняя заря перед восходом, так скоротечна, так мимолетна, и нежная, и грустная, как только что набравший цвет, на стебле сломленном, и оттого, увядшем. Любовь как память, любовь воспоминанье, и чистое и безупречное, но лишь оттого, что жизнь так и не обретшее. Тогда как чувство к Дэвиду, было таким реальным, осязаемым, не идеальным и не совершенным, но настоящим и вызревшим ко времени. Но разве ж реальности настоящего по силе соперничать с идеалом прошлого?

И так и не разобравшись в своих чувствах, Анна вернулась в номер. Она только сейчас увидела два отельных конверта, с красивым почерком, но с неидеальным французским, и сразу же поняв от кого они, тотчас дрожащими руками вскрыла их.

В первом конверте лежала стопка денег. Ее щеки залились краской, словно ошпаренная стыдом, она сразу же положила деньги в комод, не желая не то, что не держать их, но даже не видеть. Словно деньги те были из раскаленного металла, и жгли ей пальцы. «Как по-мещански, как вульгарно, как плата