размять ноги и сменить перед глазами уже порядком надоевший рисунок гобелена на стене. Там в коридоре поезда он столкнулся лицом к лицу со странной парой, по всей видимости, также как он, решившей немного прогуляться перед тем как поезд, наконец, тронется. То была дама преклонных лет в сопровождении своей дочери, чье сходство с матерью не оставляло сомнений в их близком родстве. Пожилая дама, быстро сообразив, что их вагоны находятся рядом, и, подметив, что Дэвид один, стараясь как можно деликатнее, одернула дочь, стремясь, привлечь ее внимание к мужчине. Этот старый как мир трюк, правда, не укрылся от зорких глаз Дэвида и он учтиво, но сдержанно поприветствовал их. Молодая женщина на его голос тотчас обернулась и робко и смущенно улыбнулась ему в ответ, но увидев его холодность и отстраненность и полное отсутствие интереса к ней, сошла в лице и, поджав губы резко отвернулась.

Не то чтобы эта молодая женщина была так уж неприятна Дэвиду, хотя, конечно, едва ли ее можно было назвать привлекательной, в полной мере этого слова. Правда была в том, что она была не Энн. Перед глазами Дэвида тут же возникло ее нежное лицо, с кроткими, округлыми глазами, и глянцевый свет тонкой кожи, под белой как снег костИ. Он вспомнил жар ночИ, а пальцы помнили желанные изгибы тела.

— «Ах, Энн», — и с этим тяжким вздохом он быстро скрылся в своем спальном вагоне, не одарив попутчиков даже лишним взглядом.

И все же поезд тронулся, хотя, казалось, это уже никогда не случится, и Дэвид наконец испытал облегчение, потому что все эти дня находился в замешательстве и неопределенности, пусть и принятого, но еще не случившегося решения. Когда же колеса своим мерным постукиванием начали отсчет времени, с каждым ударом, приближая его к Энн, он испытал странное, но все же счастье.

Расслабившись и взяв газету в руки, он приготовился насладиться путешествием, как вдруг хлопок и грохот, оглушили его. Все завертелось, закружилось, вагон так резко накренился, затем подпрыгнул и с громким скрежетом и стуком ударился о землю.

Темнота. На секунду он потерял сознание. С трудом пытаясь открыть глаза, он почувствовал жжение на веках, и, не имея сил терпеть этот дискомфорт, закрыл их вновь. Он попытался встать, но не смог. Через секунду Дэвид сделал еще одну попытку, но снова безуспешно, и в изнеможении от непомерных усилий и слабости, резко откинулся на спину, чуть ударившись затылком. Боли он не чувствовал, лишь страх и ужас, однако же скорее от неизвестности, и непонимания, что происходит, нежели от мыслей о дурном. Где-то совсем рядом, он услышал истошный женский крик, и стоны, и чей-то тихий плачь, сам же он молчал, и не смог бы произнести и звука, до того он был оглушен и потрясен случившемся.

Наконец открыв глаза, сквозь нечто, похожее на песок, засыпавшего все его лицо и тело он с трудом, но смог сесть. Инстинктивно потянувшись к лицу, он с удивлением, но уже без страха, увидел, что все его руки и лицо в крови. С трудом пытаясь понять, откуда кровь, он провел по затылку — ничего. Провел по груди — все в порядке. И только тогда понял, что сломан нос. Он облегченно выдохнул и попытался встать, но не смог. Ноги разъехались как у новорожденного ягненка и с громким стуком он упал всем своим тяжелым и тучным телом на пол. Только тогда Дэвид почувствовал во всем своем до того момента крепком теле распирающую и раздирающую на части нестерпимую боль. Он глухо застонал, и вновь потерял сознание.

В следующий раз он пришел в себя, уже когда его куда-то несли на носилках. Он не смог открыть глаза, но попытался даже пошутить, о том, сколько же человек понадобилось, чтобы его нести, и словно пьяный, не желая заканчивать банкет, даже попытался встать и идти, но чья-то грубая рука бесцеремонно толкнула его обратно на носилки. Он даже попытался сопротивляться, но слабость и боль сломали его и он покорно и даже с облегчением подчинился. Сознание как обломки, сцены до крушения, во время, лицо Анны со спутанными после ночи темными, как траур волосами. Нестерпимая боль вновь пронзила все его тело, и он опять погрузился во мрак.

Одурманенный опием и болью он то выныривал из глубоких темных вод сознания, то погружался в самый мрак, где зловещие образы пугали и мучали его без жалости и устали.

Пришел в сознание он только ночью, уже в больничной палате. Не открывая глаз, он чувствовал сквозь плотно сомкнутые веки тусклый желтый, как лихорадка свет, едва ли в полной мере понимая, где он.

Дэвид слабо и едва слышно, простонал:

— «Воды», — и, не надеясь, что ему ответят, уже готов был вновь погрузиться во тьму сознания, как вдруг к нему подошла женщина. Она что-то нежно сказала, но он не расслышал, и, кажется, ушла, но только чтобы через минуту вернуться. Она дала ему сделать лишь пару глотков, хотя он с жадностью заплутавшего в пустыне странника готов был осушить этот сосуд до дна, и мягко, но твердо сказала:

— Вам больше нельзя.

Рукой он дотронулся до ее руки и сомкнул свою ладонь вокруг ее хрупкого запястья. Ее тонкие руки, так напоминали Энн. И он глухо и отчаянно застонал:

— Анна…, — впервые назвав ее имя на русский лад.

Медсестра ласково, но твердо произнесла:

— Отпустите. Вы же не один здесь. Я должна позаботиться и о других, — и с этими словами твердо высвободила свою руку из его ослабших ладоней.

Дэвид с неохотой подчинился, испытав при этом такую глубокую обиду и отчаяние, которую уже сейчас в глубине своего сознания знал, не забудет никогда, и в ту же минуту вновь провалился во тьму.

Лишь через три дня он пришел в сознание так, чтобы осознавать все вещи ясно и четко, и, приручив боль до той степени, чтоб не нуждаться больше в опии, первым делом огляделся вокруг. Узкая кровать, прикроватный столик с неизвестными жидкостями в темном стекле на радостях алхимику, но едва ли на пользу ему самому. Стены в цвет тоски, да потолок в цвет отчаяния, вот и вся обстановка.

Из разговоров с врачом, медсестрой, а также со своим помощником, который первый появился его повидать, он восстановил по крупицам картину произошедшего. Оказалось, не было ни взрыва, ни хлопков, а все это не иначе как плод его воображения в свете перенесенного шока. Поезд просто сошел с рельсов, вот так банально, но