Что это за анархизм (протоанархизм) мы видим у киников? Это древний мир, это индивидуальный протест, это жизненная практика, поучение окружающих и эпатаж.

Потом кинизм просуществует, неуклонно опошляясь и деградируя (как, на свой лад постепенно деградировал и даосизм) несколько столетий, почти полтысячелетия, и выродится в нечто убогое, потеряет высоту своей мысли и встанет на четвереньки. Человеку не дано вернуться обратно в природу, иначе как пародией и посмешищем. Импульс к «возврату в естественное и отказу от культуры», при всей своей понятности и оправданности, противоречивым образом, – сам глубоко человечен, то есть сверхъестественен, экзистенциален и культурен. И потому киник, описанный на закате античного мира, – это уже такой бродяга, который дерётся палкой, кичится нищетой, грубостью и невежеством, ходит с сумой и просит милостыню. (Кстати, поздний кинизм сильно повлиял на раннее христианство и на становление христианского монашества, о чём свидетельствует, например, такой великий и проницательный критик христианства, как Юлиан Отступник.) Над таким поздним, выродившимся и карикатурным кинизмом будет законно смеяться Лукиан – великий сатирик и скептик заката античного мира.

Ну вот, на сегодня это всё. Наша вторая лекция об истории анархизма и первая – о протоанархизме завершена и вы, если у вас ещё остались силы, можете переходить к вопросам.

Вопросы

У даосов была тема, что у природы нет человеколюбия. А анархизм говорит о человеколюбии, или нет? Природа достаточно агрессивна к человеку, и человек по природе тоже довольно агрессивным может быть, правильно?

Опять же, вы говорили, что даосизм лёг в основу восстаний. То есть это тоже проявление анархизма?

На второй вопрос ответить легче, – он короче, а на первый сложнее. Что касается восстания. Я уже сказал, что недеяние не значит бездействие. Это высшая форма активности, а не отказ от активности. И я уже говорил, что идеальный правитель по Чжуан-цзы должен уйти от власти, уничтожить государство и вмешаться, только если кто-то начнёт людей подавлять и угнетать. Известно, что Китай – это очень стабильная система. Это, допустим, возникает в Поднебесной какая-то жуткая деспотическая империя (Тан, Мин, Цинь, Хань…), она тысячу лет существует и становится всё хуже, всё коррумпированней, всё деспотичнее. Давит, давит, давит, грабит народ; потом совсем жуткий кошмар: тираны, бюрократия, неэффективность, разрушение ирригационных систем, вторжение кочевников, гибель миллионов и как реакция общества – восстание и крестьянская война. И Китай – это, по-моему, единственный пример победоносных крестьянских восстаний. Чем они заканчиваются обычно? Тем, что сносят старую империю. Уходит дискредитировавшая себя династия императоров, и победоносный крестьянский вождь… основывает новую династию и новую империю – ещё на тысячу лет, до новой победоносной крестьянской войны. Таковы круги китайской истории последние три-четыре тысячелетия.

…Кстати, забавно, что это обосновывается термином близкого Конфуцию философа-конфуцианца Мэн-цзы, который выдвинул концепцию Небесного Мандата: Небо (Тянь) как высшая божественная инстанция, даёт правителю мандат на правление. А когда мандат исчерпан, когда всё плохо, тогда и правителя надо время от времени свергать и менять. То есть конфуцианство обосновывает как власть, так и её периодическую смену! (В современном Китае европейское слово «революция» так и переводят: «смена Небесного Мандата».) Конфуцианство в этом смысле универсально подходит для Китая.

И в этом смысле крестьянские восстания – это подушка аммортизации. Механизм общественной самозащиты от государства, обратной связи. Когда деспотизм уже перебрал все пределы, то его бьют по зубам, потом приходит из крестьян победивший правитель и сначала ориентируется на это, потом начинается какая-то деградация, и – всё по новому кругу. Так вот, в этом смысле восстания, китайские в том числе, останавливают беспредел власти. А даосы не отрицали действие, в том числе, сопротивление деспотизму, но, как считал Чжуан-цзы, если деспотизм устанавливается над обществом, то нужно вмешаться. И потому многие восстания проходили под даосскими лозунгами и под руководством даосских вождей.

Что касается первого вопроса, он очень интересный. Я говорил а прошлой лекции (вступительной лекции к курсу), что анархизм очень разный. И я говорил, что и по отношению к религии, и по средствам и по целям анархизмов— сотни и тысячи, как и либерализмов, наверное, как и консерватизмов. Интересно, что у моих сегодняшних героев – у киников и у даосов – очень чётко видна эта идея: долой цивилизацию, даёшь природу и естественность. Конечно же, это будет присутствовать у многих анархистов, мыслителей и движений, но далеко не во всех анархизмах, о которых мы будем говорить на следующих пятидесяти пяти лекциях. Будет много анархистов и движений, которые совершенно иначе относятся к прогрессу и цивилизации. То есть анархизм не имеет на этот счет однозначного ответа. И то же самое касательно антропоцентризма. Будут анархисты, мыслители и движения, которые разделяют антропоцентрическую установку и считают, что человек – центр мира, и есть те, кто считает, что это не так.

И отношение к технике, к цивилизации, к соотношению природы и культуры будет очень разное. Но вот, скажем, Кропоткин, очень влиятельный пример мыслителя-анархиста, как раз не согласился бы с вашим тезисом, что природа агрессивна и противостоит человеку. Кропоткин как великий натуралист, пытался оспорить позицию социал-дарвинистов. Социал-дарвинисты говорили, что в природе все друг друга поедают, и выживает сильнейший. Так же и в обществе: побеждает сильнейший, лучший, буржуазия или белые люди. А Кропоткин говорил, что природа нам показывает совсем другое: в природе не столько борьба, сколько кооперация, взаимопомощь. И в обществе аналог этому – солидарность, взаимопомощь. Именно это для него и двигатель и мерило прогресса. Кропоткин на колоссальном материале отстаивал противоположную социал-дарвинизму точку зрения. Он пытался связать учение о природе и из него вывести свой анархизм, анархо-коммунизм, то есть теорию о том, что прогресс в обществе есть продолжение природной эволюции, а в природе эволюционирует то, что способствует кооперации и солидарности. Поэтому в обществе не должно быть отношений власти и иерархии, а должна быть солидарность.

Но оставим Кропоткина. (Речь о нём пойдёт у нас уже скоро, через два десятка лекций.)

Я приведу сразу два крайних примера теоретиков современного анархизма, чтобы вы увидели, что на ваш вопрос нет однозначного ответа.

Есть одна очень сильная парадигма современного анархизма, которая в целом продолжает традиции Нового времени, то есть идеи антропоцентризма, культа науки, переустройства общества на принципах социального прогресса. Например, один из классиков современного анархизма Мюррей Букчин, американский создатель экоанархизма били социальной экологии), продолжает традицию просвещенчества. Он говорит, что: «Я за природу, но природу разрушает капитализм и государство. Надо убрать государство из природы, надо уничтожить капитализм и