— Мой дорогой инспектор, сразу видно, что вы ничего не смыслите в театре. Все актеры до безумия ревнивы к чужому успеху и никогда не прощают удачи сопернику. Но иногда это вовсе не мешает их дружбе. Бывают и сложные ситуации, ссоры и даже ненависть друг к другу, но мотивом для убийства это никогда не становится. И знаете почему? Потому что рано или поздно найдется такой критик, который напишет разгромную статью даже о самом преуспевающем актере. Так или иначе мы всегда оказываемся квиты. Вы можете вытащить меня отсюда?

— Это не просто сделать, сэр. Следствие идет очень медленно. Только так можно избежать непоправимых ошибок.

— Но я не совершал преступления! — Голос отца был полон отчаяния. Корделия подошла к нему и, прижавшись, положила голову ему на плечо. Невозможно было спокойно слышать его крик о помощи.

Инспектор Фой выглядел расстроенным. Он положил в карман карандаш и блокнот и захватил с собой недокуренную сигару.

— До свидания, Хэрриет, я буду держать вас в курсе расследования.

Он хотел было подать мне руку, но передумал и направился к двери. Я напрасно пыталась понять, о чем он думал в ту минуту. У него был такой безмятежный вид, словно он предвкушал, как наконец возвратится домой и жена подаст ему вкусный ужин. Но я даже не знала, женат ли он…

— Я привезла пирог, который сама приготовила, — сказала Корделия, когда мы остались одни, и с гордостью положила на стол сверток.

Отец взял его в руки очень осторожно:

— Бог мой! А что ты в него положила? Он что-то больно тяжеловат, милая…

— Тссс… — прошептала Корделия, покосившись на констебля, охранявшего дверь.

— А… я понял… — Отец заговорщицки улыбнулся. — А что же я буду делать, когда перепилю решетку? Камера у меня на первом этаже, но через стену я не перепрыгну. Тебе нужно было приготовить еще один пирог, с лестницей внутри. Н-да, хотел бы я знать, что скажет Лавди, когда обнаружит, что ты похитила его инструменты.

— Я принесла почту, — сказала я.

Отец взглянул на конверты.

— Половина из них — счета, — моментально определил он. — Передай маме, что их надо оплатить. Это срочно. Они отменили постановку, и теперь денег мне не заплатят. Вот письмо из банка, и еще этот парень Поттер требует погасить задолженность. — Он бросил письма на стол. — Ничего, придется ему подождать; все равно они не могут предъявить мне иск, пока я нахожусь под следствием.

Я убрала письма в сумку. Пока папа и Корделия разыгрывали между собой сцены из «Ромео и Джульетты», я отправилась разыскивать сержанта Твитера.

По возвращении домой мы увидели все тех же журналистов у наших ворот. Шел дождь, они стояли под раскрытыми зонтиками.

— Никакого покоя нет, — выглядывая из-за двери, заметила наша соседка миссис Ньюбиггин, которую я недолюбливала, — ее так и распирало от любопытства. Завидев нас, она указала на меня пальцем: — Вот эта девушка. Нечего сказать, хорошее соседство. Что там у вас происходит? Кто-то мучает животное?

— Простите, — отозвалась я, — это наша собака лает, она еще не привыкла.

Я заслонилась рукой от камер и позвонила в дверь, за которой раздавались оголтелый визг и лай. Дерек тут же накинулся на меня, облизывая руки шершавым розовым языком.

— Что с ним? — спросила Корделия.

— Он рвет все, что попадется, а как услыхал, что вы идете, просто взбесился, — сообщила Мария-Альба.

— Он просто скучал… — Я погладила Дерека, пытавшегося запрыгнуть ко мне на руки. — Но как он нас учуял — это интересно, из него получилась бы отличная ищейка.

— И, возможно, он совершил бы подвиг, — добавила Корделия, — защитил меня от похитителей детей или тебя от наемных убийц. И стал бы знаменит, как Бобби Грей. Это так здорово!

— Я твою идею не поддерживаю.

— Ты ужасная зануда! Лучше назови его Дирк Боггард, это будет более стильно, чем Дерек.

Мы так и не пришли к согласию. Дирк — это имя показалось мне слишком грубым, именем, лишенным даже намека на поэзию.

Глава 8

— Ура! Презренный отступник вернулся! — крикнула Офелия, порхнув с лестницы и влетев в столовую.

— Какой еще отступник? — поинтересовалась Корделия.

— Дурочка, — с улыбкой ответила Офелия, — так я называю Креспена Майе. Он написал мне и предложил выйти за него замуж.

— Можно я надену на свадьбу бело-розовое платье и пояс с розовыми бутонами? — спросила Корделия. — Буду выглядеть, как у Дженис Тэтчер, когда ее сестра выходила замуж, хотя у нее совсем прямые волосы и малюсенькие глазки, и она была совсем некрасивая.

— Я очень рада, — откликнулась я довольно вяло — перспектива породниться с Креспеном не казалась мне особенно привлекательной. — Мы, наверное, были несправедливы к нему.

— Нет, лучше желтое платье, — рассуждала Корделия, — и пояс с желтыми розами. А то Хэрриет будет совсем глупо выглядеть в розовом.

— Да? — Мне вовсе не хотелось обсуждать все эти детали. — Может, ты немного подождешь, ну, пока папу не освободят хотя бы.

— Да я вовсе не собираюсь за него замуж! — возмутилась Офелия.

— Мне даже жаль его, — отозвалась я, — ведь он наверняка влюблен в тебя.

— Правда? Знаешь, сколько людей в меня влюблены? Я не могу выйти замуж сразу за всех. Как-то его мать сказала, что я бессердечная и порочная. Ха! То же мне аргумент. — Я не сомневалась, что Офелия действительно думает так, как говорит. Мне было всерьез обидно за Креспена. Ему, наверное, следовало поменьше упоминать о своей матери, в переписке и в разговорах с моей сестрой. — Надо же, он вообразил, что я стану терпеть рядом этот призрак престарелой виконтессы. Да он просто дурак! Если бы у меня, как у его мамочки, были бородавки, то я бы не посмела даже на глаза людям показываться.

— У нее что, есть бородавки? — с интересом спросила Корделия.

— Целых две. На подбородке, огромные и отвратительные.

— Бедная женщина… — заметила я.

Глаза Офелии сверкнули:

— Что ты ей сочувствуешь? У меня такое впечатление, что ты бы с удовольствием заставила меня выйти замуж за Креспена, чтобы я зачахла среди их мрачных развалин под надзором этой ведьмы. Терпеть не могу, когда ты строишь из себя святошу.

— Я ничего не строю, — во мне уже росло раздражение. — Просто меня бесит, что ты ценишь в людях только красивую внешность. Знаешь, никто по доброй воле не хочет быть уродливым.

— Господи! — Офелия встала из-за стола и вышла из комнаты.

— Не обращай внимания, — сказала мне Мария-Альба, — она просто