Побрели они по тропкам еле заметным, звериным. Утром вышли, к вечеру дошли.

— Здесь переночуем, а наутро будет тебе речное зерно, сколько захочешь.

Сказал так старик и спать улёгся прямо на землю. Ждан видит такое дело, тоже прилёг. А сам, хоть и устал, а заснуть не может. Ну, покрутился туда-сюда, решил к реке сойти, попить. Зачерпнул воды и только поднёс ко рту, как слышится ему голос нежный девичий:

— Мил дружок, Жданушка, долгонько ты ко мне добирался! Наконец-то свиделись!

Паренёк голову поднял, а на другом бережку стоит дева красоты невиданной, в белом платье жемчугом сплошь расшитом. Коса тёмная увита белыми бусами.

Тянет к нему руки девица, а по лицу текут слёзы. Помутилось в голове у Ждана, забыл обо всём, ступил прямо в воду, чтоб до красавицы добраться. Шаг, другой, вдруг перед ним возникло лицо Любимы, с укором смотрит невеста. Запнулся молодец, нога-то и соскользнула с камешка придонного, рухнул он во весь рост в реку. Вода ледяная, мигом в чувство привела! Выбрался на берег, огляделся, а девы нет, как и не было! А старичок стоит рядом да посмеивается:

— Увлекла тебя, заманила хозяйка здешних рек, Почерёда! Сказывают, в давние времена убёгла она от нелюбимого жениха, да утопла в реке. С той поры приставлена к рекам местным охранительницей. Надзирает, знать, за красотами.

— А почто, она, дедушка, в платье таком? — любопытствует Ждан.

— Дак, поди-ка, саван у неё такой, — раздумчиво бает проводник. — Пошли, покажу тебе, где речник набрать можно.

— А отчего, — не успокаивается парень, — звать её так странно — Почерёда?

— Потому как ждёт она следующую утопленницу-девушку. Какая девка сбежит от жениха нелюбого да в воде утопнет, так она на смену приходит и становится Почерёдой.

— И много таких-то девушек?

— Кто ж знает? — вздохнул Ожидай. — Сюда редко кто ходит, ты на моей памяти третий, и в третий раз я вижу хозяйку в другом обличии.

— А ты, дедушка, как попал сюда?

— Не сложилась у меня судьба, пришёл сюда давным-давно, и показалась мне тогда хозяйка. Очаровала меня обликом дивным, стал я посредником между ней и людьми.

Ну, подошли они к камешкам тёмным, указывает старик на овальные штуковины:

— Вот, в них зерно речное и созревает. Ножом раскрывай и собирай урожай.

Ждан голову наклонил, разглядывает диковинки:

— Так что ж, они живые что ли? — Помолчал малость. — Жалко их убивать, однако!

И добавил:

— Почерёду тоже жаль… Такая красавица, а смерть приняла по молодости.

Ожидай насупился:

— Твоё дело, парень! Как хошь, так и поступай.

Стоит в сомнении Ждан, и видит снова Почерёду. Идёт она по воде, как по сухому. Приблизилась и говорит:

— Спасибо тебе, Ждан, за то, что пожалел и меня и тех, в ком зерно речное посеяно. А ещё молодец, что устоял перед моей красотой, не соблазнился! Вот тебе подарок за это. — И подаёт ему мешок заплечный, полный жемчужин. Все, как одна, белоснежные и кругленькие.

Ждан голову опустил да и говорит чуть слышно:

— Не меня надо благодарить, Почереда, а мою невесту, Любиму. Её лицо помаячило передо мной, потому и не дошёл до тебя.

— Хорошо, что не смолчал, — улыбается та в ответ. — За честность возьми подарок особенный для твоей невесты, пусть он поведает людям о чистоте ваших помыслов и верности твоей избранницы. — И подаёт ему жемчужный убор и белейший головной покров — фату — из невиданных тончайших кружев в шкатулочке деревянной.

Ждан принял подарки, поклонился в благодарность и с Ожидаем пошёл восвояси. Со стариком распрощался у избушки, пожелал ему всего доброго и домой направился.

Пока это всё со Жданом происходило, Любима платье успела вышивкой украсить. Вскорости жених возвернулся, мешок-то заплечный раскрыл, невеста и ахнула:

— Красота какая!

На убор и покров полюбовалась, поспрашала, конечно, что да как. Ждан всё без утайки рассказал, честно. Любима ему не попеняла, что забыл обо всём, как Почереду увидал. Поняла, что такая красавица любого смутить может.

Ну, пока в каждой жемчужине дырочку сделали, да пока Любима платье расшивала ими, ещё один годик и пролетел. Получился наряд зело[86] дивный! Жемчуга блистают так, что глаз не оторвать. И приметил Ждан, что вышивка больно схожа с той, что на Почереде он видывал. Но сказать ничего не сказал, не стал Любиму тревожить. Назначили день свадебный. Тут Чужина и засобиралась в путь-дорогу.

— Пора, — говорит, — мне далее идти.

Уж как Любима ни уговаривала, а не смогла остановить старушку. Проводила её до околицы, обняла крепко, заплакала. Прикипела, вишь, к сердцу ей мастерица, будто вторая матушка. Напослед и говорит она страннице:

— Скажи, сделай милость, своё имечко настоящее!

Чужина поворотилась да и говорит:

— Неужто не догадалась? — Отошла к реке, да и молвит: — Почередой люди кликают. Ну, я свой срок отстояла, другая на моём посту теперь, а моя забота одна осталась — мастерство вышивания жемчугом людям передать, чтоб не пропала оно втуне[87].

С этими словами и ушла вдоль бережка.

Ждан с Любимой славную свадебку сыграли. Три дня пировали! Люди шибко дивились на белый наряд невесты, перешёптывались. Однако мать невесты всем рты заткнула.

— Это, — строго высказала, — подарок самой Почереды. Велела она передать, что цвет белый означает чистоту и преданность невесты.

Ну, слукавила маленько, не без этого. Но кто ж мать осудит!

Жили молодые дружно. Деток народили полную избу. И всё, понимаешь, очерёдность у них такая — мальчонку родят, а следом девчоночку. Иной раз только затоскует Ждан, на рыбалку засобирается молчком и уйдёт дня на три. Любима за то его не корила, понимала, видать. Сама не раз печалилась, когда вспоминала молодые годы и уроки мастерства, что сама Почереда ей давала.

Платье Любимы передавалось из поколения в поколение, но никто его на свадьбу не надевал, потому, как женщины такого роста не рождались. Берегли, как память о непреходящем умении. А вот убор и покров надевали все девушки рода, выходившие замуж. Верили, что защитит он будущую семью от всяческих бед.

А жемчуг потом люди добывать стали, научились и вышивать им, и разные украшения изготавливать. По всему миру понесли славу Русские перлы!

Заветные носочки

Жила у нас в деревне старушка одна, Киреевна. Мастериц по вязанию, как водится, в каждой избе полно было, но здесь другой случай вышел. Она, вишь ты, на особинку работала.