души.

По ночам листву в лесу знобило.

Леший кашлял, филинов глушил.

В этот край, где каменеют скулы

Валунов, затерянных во мхах,

Из глубин Руси пришел сутулый,

Продубленный ветрами монах.

Кто он был — одной земле и ведать.

Голос тех времен доныне скуп.

И приткнулся у озерной вербы

Пахнущий сосновой щепкой сруб.

Все менялось в мире суетливом:

Свадьбы, тризны, войны здесь и там,

Как в морях приливы и отливы,

То звенели песни, то металл.

Но сюда, в дремотное молчанье,

Где в низинах стыли облака,

Звук мирской с рассветными лучами

Много лет еще не проникал.

Лишь когда отшельника не стало,

Вепс-полесник из неблизких мест

Над обрывом у ручья поставил

Суковатый и тяжелый крест.

С той поры хранятся в деревеньке

Без названья, так она мала,

Горсть монет — серебряные деньги,

Туесок да ржавая пила.

А еще видали, правда редко, —

Есть у бабки, старой, как Оять,

Та икона, что, по сказу предков,

Край лесной не может покидать.

На окладе стерлась позолота,

Почернел святого старца лик,

Он стоит у лунного болота,

Немощный, беспомощный старик.

Синевой подсвечены осины,

Звезд полна тяжелая вода,

Вот и понял он свое бессилье,

От чего уходит навсегда.

Вот и понял он, что есть на свете

Лишь одно бессмертие — земли…

Триста лет… Но так же чист и светел

Тонкий ствол, белеющий вдали…

«Мы оживляем прошлое с трудом…»

Мы оживляем прошлое с трудом.

Живем по общепризнанным законам.

Но сколько раз, щемящим и знакомым,

Приходит детство в постаревший дом.

И, очищая дочке апельсин,

Вдруг вспоминаешь это же движенье

И руки матери, а память — отраженье

Ее незабываемых морщин.

«Из детства очень просто уходил…»

Из детства очень просто уходил:

Крутились у дверей военкомата,

И о мальчишках, длинных и худых,

Вздохнула бабка, проходя: «Солдаты…»

И был смешон залатанный пиджак,

Разлет ушей из-под огромной кепки.

Я был зачислен в роту «салажат»,

В шестую роту танковой учебки.

И очень быстро был приобретен

Глубокий интерес к простой капусте,

А вымытый объемистый котел

Стал азбукой солдатского искусства.

И первый бой, тяжелый, кстати, бой,

Я принял не в железном брюхе танка,

А на плацу, когда, смирясь с судьбой,

Вбивал в кирзу измятые портянки.

А через месяц я уже писал

Своим родным таким технарским слогом,

Что мать моя не верила глазам

И собиралась в дальнюю дорогу.

Ах, мама, мама! Где же ей понять

Армейский метод перевоспитанья,

Что мальчика-филолога, меня,

Она в пустой казарме не застанет,

Что вновь уйдет четвертый батальон

Лопатить грязь у танковых препятствий,

Что сын ее, быть может, и смешон,

Но, черт возьми, впервые в жизни счастлив.

ПРИБАЛТИЙСКОЕ ДЕТСТВО

Пятидесятые. Как помнятся те годы,

Когда земля была начинена

Металлом, заменявшим нам природу,

И памятью, где что ни шаг — война.

Казалось, столько лет уже я прожил,

Но все сильнее сквозь шеренгу лет

Я чувствую своей недетской кожей

Коросту пулеметных ржавых лент,

Я помню, как врывались мы в подвалы,

Как штурмовали старые форты.

Да, мы тогда мгновенно узнавали

Сороковых суровые черты.

И сквозь кирпич дымящихся развалин,

Сквозь прошлое, по меткам пулевым —

Мы всю войну прошли, хоть и не знали

Ее цены. Цена которой — мы.

УРОКИ РИСОВАНИЯ

Давным-давно, в начальных классах,

Нас на уроках рисованья

Учили не смешенью красок,

А тишине и ожиданью.

В пустынном парке возле школы,

И акварель забыв, и кисти,

Мы пили чистый и тяжелый

Настой цветных осенних листьев.

Учитель! Вас мы понимали.

И принимали нашим детством

Голубоватый цвет эмали

В луче, упавшем по соседству,

И ту задумчивость, с которой,

Забыв, что годы — не минута,

Вы шли и шли вдоль косогора

Военным памятным маршрутом…

Людмила Михайлова

СТИХИ

ПОДО МГОЮ

Подо Мгою холмы нарыты,

Подо Мгою шумят березы

И кричат в тишину сердито

Беспокойные тепловозы.

Подо Мгою в ночи, наверное,

Ветер с Ладоги травы стелет

И, как воины на поверке,

Перекликнулись коростели.

Мой отец — он уже не встанет,

Мне на свадьбе не крикнет: «Горько!»,

Внука ласково не поманит,

Не побродит с ружьем на зорьке.

Затерялся отцовский холмик,

Где березы на карауле,

Только ладожский ветер помнит,

Как солдата настигла пуля.

Подо Мгою холмы нарыты

Километрами за окошком.

Губы сына во сне открыты

И тепла под щекой ладошка.

«Ах, ствол у березы отчаянно тонок…»

Ах, ствол у березы отчаянно тонок,

Над ним потрудился какой-то подонок:

Оставил глубокие злые затесы,

Приладил стакан под березовы слезы…

Какая-то девочка в синем берете,

Видать, бесконечно расстроена этим.

Она, тонкорукая, очень сродни

Березе вот в эти весенние дни:

Такие же светлые, русые пряди,

Такая же синь в опечаленном взгляде,

И то же стремление ввысь, к облакам,

И та же открытость весенним ветрам.