негласным сводом правил не приглушилось со временем, а только обострилось. Но когда Лука попытался завести с Вольфом разговор о том, что теперь, когда Тео полностью оправился, их соглашение можно расторгнуть, тот напомнил, что оговоренный в контракте срок еще не истек: «Поверь, я вовсе не собираюсь удерживать тебя здесь силой. Вернуться к прежней жизни в Гамбурге никогда не поздно. Я лишь хочу, чтобы ты увидел, что есть и другой путь. А выбор всегда останется за тобой».

На дворцовый парк уже опустились сумерки. В воздухе плыл приторно сладкий запах цветущей сирени, кусты которой напоминали гигантские облака сахарной ваты. Тео неторопливо шагал по посыпанной гравием дорожке, оглядывая клумбы с распустившимися нарциссами, королевскими ирисами и гиацинтами. Похоже, он вытянул Луку на прогулку для важного разговора, но медлил, собираясь с мыслями.

Они вышли к павильону с высокими арочными окнами и балюстрадой, украшенной причудливыми вазонами. Перед парадным крыльцом раскинулся лабиринт из живого кустарника.

— Галерея старых мастеров. Здесь находятся бесценные полотна. Отец — не просто коллекционер. Он прикладывает колоссальные усилия, чтобы спасти сокровища мирового искусства из разоренных варварами музеев.

Тео приложил ладонь к сенсорной панели и потянул ручку двери в виде оскаленной головы льва. Ярко освещенный холл был обставлен с дворцовым шиком: зеркала, канделябры, позолота, портьеры из алого бархата, бесконечная анфилада выставочных залов. На мгновение у Луки возникло ощущение, что он заперт в пересечении зеркальных отражений.

Тео приподнял портьеру, за которой скрывалась неприметная дверь, и они вошли в стальную кабину лифта. Как только створки захлопнулись, из потайных клапанов с шипением вырвался сжатый воздух.

— Самые ценные экспонаты требуют особо бережного хранения и никогда не выставляются. В запаснике поддерживается постоянная температура и влажность, а стены отсеков из усиленной стали обеспечат полную сохранность полотен в случае взлома, пожара или природного катаклизма. Даже если весь мир погибнет от ядерного взрыва, они не пострадают. Здорово придумано, правда?

Лука, у которого погруженное в полумрак подземное хранилище вызывало легкий приступ клаустрофобии, в ответ только хмыкнул.

На контрасте с нарядными музейными залами запасник напоминал склад забытых и утерянных вещей. Бюст с отколотым носом на шатком постаменте, египетский саркофаг, свернутые в рулон ковры, шкафы с черепками, статуэтками и старинными монетами, груды заколоченных ящиков с непонятной маркировкой и — холсты, холсты, холсты. И все — лицом к стене, как наказанные дети.

— Смотри, — сказал Тео, разворачивая к рассеянному свету одно из полотен.

С холста на Луку смотрела девушка с глазами того особого цвета, какой бывает только у северных рек. Пушистые светлые косы. Мягкая улыбка, затаившаяся в уголках губ. Задумчивый взгляд куда-то вдаль, за пределы рамы. Образ нечеткий, ускользающий, как будто смотришь сквозь заиндевелое стекло.

— Красивая, — тихо сказал Лука.

Чей этот портрет, он догадался сразу, даже если бы не было этого поразительного, небывалого внешнего сходства — по тоскующему взгляду, которым Тео смотрел на холст, по тому, как подрагивали его руки, державшие подрамник.

— Знаешь, все детство я люто тебе завидовал, — помолчав, признался Тео, не отводя взгляда от портрета. — Не смотри так, это правда. Всё время терзался вопросом: «Почему она выбрала тебя? В чем провинился я?» Раз за разом прокручивал в голове сцену: как она склонилась над кроваткой, чтобы взять только одного…

— Тео, брось…

Это был их первый разговор о матери, и Лука чувствовал, что ступает на тонкий лед.

— В детстве, когда становилось особенно тоскливо сидеть взаперти, я доставал из-под кровати коробку с альбомами и рисовал комиксы. Представлял, как мы втроем странствуем по миру: забираемся в африканские джунгли и переплываем океан в поисках приключений… Я все время спасал маму из разных передряг. Тебе, между прочим, там тоже отводилась важная роль — пухлого избалованного неженки, который вечно ноет и путается под ногами…

Лука от души расхохотался, и Тео, глядя на брата, тоже не сдержал улыбки. Но тут же снова посерьезнел.

— Как думаешь, где она сейчас?

— Я знаю не больше твоего, — пожал плечами Лука. — Ма… ну, то есть Йоана, говорила, что она собиралась встретиться с кем-то, кто обещал сделать паспорт на чужое имя, чтобы она могла покинуть страну. Однажды вечером она просто ушла и не вернулась.

— А как ты…

— О, да здесь, несмотря на поздний час, собрались истинные почитатели искусства, — пророкотал голос за их спинами. Тео вздрогнул и обернулся.

— Здравствуй, отец, — сказал он, подходя к высокому, грузному блондину в военном кителе.

— Как я погляжу, ты безмерно рад встрече, сын, — мессер со смехом потрепал по плечу побледневшего Тео.

Лука вполне довольствовался ролью статиста в разворачивающемся на его глазах спектакле. Мессер, казалось, не замечал его, словно он превратился в одну из безмолвных статуй.

— А я только-только прилетел и дай, думаю, загляну в хранилище, найду подходящее местечко для новой находки. Взгляни, Вольф: редкая удача.

Мессер бережно достал из свертка керамическую статуэтку совы, облупленную и невзрачную. Его глаза сияли восторгом, как у ребенка, заполучившего новую игрушку.

— Коринфский арибалл. Седьмой век до нашей эры. Чудом уцелел во время погрома Лувра.

— Эм-м… замечательная вещица, — тактично заметил Вольф.

— Все время забываю, что мой хост абсолютно не способен оценить подлинную красоту.

Мессер поставил статуэтку в один из застекленных стеллажей.

— Ну, ради созерцания какого шедевра вы пожертвовали драгоценными минутами сна? — он выхватил из рук сына портрет и помрачнел. — Анника. Мог бы и сам догадаться. Кажется, здесь ей пятнадцать. А, Вольф?

— Да, кажется, — безучастно ответил тот, стоя за его плечом, как каменное изваяние.

— Запереть такую красоту в темном подвале — просто кощунство, вам не кажется? — запальчиво произнес Лука.

Мессер медленно перевел взгляд на хоста наследника, словно только сейчас обнаружив его присутствие.

— Этот портрет мог бы висеть в фамильной галерее, если бы ее безрассудство не поставило под удар будущее семьи. Это все сумасбродные идеи ее папаши, который забил голову дочери дребеденью о том, что люди равны.

Лука почувствовал, как в его сердце закипает злость на этого напыщенного, самодовольного болвана.

— А разве это не так?

— Люди априори не на равных. Даже два голых младенца, появившиеся на свет в один и тот же день. Потому что один — крепыш, который будет кричать, пока не добьется своего, а другой — хилый комок мяса, способный только поскуливать. И чем старше они будут становиться, чем ярче будут проявляться задатки, заложенные генетикой, чем заметнее будет сказываться разница в воспитании и окружении, тем сильнее будет расти трещина, превращаясь в непреодолимую пропасть.

Лука набрал воздуха, чтобы возразить, но Вольф что-то шепнул на