Шрифт:
Закладка:
Решение проблемы снова возложили на человека с наганом. За счёт реквизиции хлеба у так называемых кулаков, угнанных в гиблые места на социальную «перековку», на этот раз удалось кое-как рассчитаться с зарубежными поставщиками технологического оборудования для строящихся заводов, фабрик, электростанций, шахт и рудников. Но для внутреннего потребления хлеба практически не осталось совсем. И тогда в первой стране социализма была введена первая карточная система. Случилось это 22 февраля 1929 года – после принятия соответствующего постановления ЦК ВКП(б). В Москве работающий люд получал тогда по «заборным» карточкам по 900 граммов хлеба в день, а в городах и рабочих посёлках провинции – по 600 граммов. В стране началась массовая коллективизация. Однако в новоявленных «коллективных хозяйствах» – колхозах и «советских хозяйствах» – совхозах, по причине низкой производительности труда за безликие «трудодни» желающих надрываться было мало, поэтому страна уже не могла увеличить производство зерна. И в 1931 году карточная система была введена уже на все продукты. Зерно у крестьян-колхозников начали забирать полностью, нередко даже с семенным фондом, а за утаенные голодными людьми на жатве колоски виновные в этом «преступлении» привлекались к уголовной ответственности. Так начался голод в начале 30-х годов XX столетия в самой хлеборобной стране на планете в недавнем прошлом.
Моим родителям с сестрёнкой Валей на руках пришлось полной мерой хлебнуть невзгод голодного лихолетья. Но, видно, не обошлось без Провидения. От возможной голодной смерти, постигшей многих, их тогда избавил просто случай. По велению судьбы его подарил оказавшийся в то время в Воронеже вербовщик, приглашавший желающих поехать на рыбные промыслы далёкой Камчатки. Давались сразу же доселе немыслимые и довольно хорошие деньги – подъёмные, суточные, оплачивался и переезд к месту работы, куда-то на самый край света. Было, конечно, немного боязно, поскольку о тех далёких местах никто из них ещё ничего толком не знал. Но и оставаться в голодающем предместье Воронежа тоже было не резон. Поэтому мои родители не стали долго раздумывать и, решив, что хуже, чем здесь, уже просто не может быть, поехали на Камчатку…
И не пожалели: этот дальневосточный окраешек земли российской оказался в то время настоящим раем. Да, была трудная и порой очень опасная работа – здешние моря и сам батюшка Тихий океан не всегда бывают ласковы. Многие калечились на непривычной морской рыбалке и даже погибали в нередкие здесь штормы. И жить приходилось семьями в общих брезентовых палатках, установленных на песчаном или галечном диком берегу, продуваемом всеми ветрами. Но заработки у рыбаков и рыбообработчиков были в ту пору умопомрачительно большими. Наверное, именно тогда впервые появилось это ходовое крылатое выражение – поехать на Камчатку за «длинным рублём». И снабжение здесь было просто сказочным: в магазинах – всё необходимое из продуктов и одежды. Даже забытые после НЭПа копчёные колбасы и окорока – их привозили сюда в бочках, залив для лучшей сохранности свиным салом. И вино в дубовых бочках – даже мадера из Испании. И всё это без каких-либо ограничений: только плати деньги и забирай. Стало привычным даже не стирать нательное бельё, особенно в горячую пору летней путины, – его просто выбрасывали, когда оно загрязнялось, и надевали новое, купленное в магазине. И совсем это не было каким-то особым шиком: люди жили в палатках, лишённые каких-либо элементарных бытовых условий, работали от зари до зари, и некогда им было заниматься стиркой или приготовлением домашних обедов. Поэтому и закупали бельё пачками, а обедали в рыбкооповских столовых – всего было в изобилии, и цены были практически незначительными по сравнению с заработками рыбаков и рыбачек. АКО – Акционерное Камчатское общество создавало все необходимые условия, чтобы заинтересовать людей оставаться в этих ранее безлюдных, но богатых рыбой, местах на постоянное жительство.
Первый год мои родители работали на острове Карагинский, что в северной части Камчатки. Там, на совершенно диком берегу бухты Ложных вестей, на краю северной тундры, в 1934 году начал действовать новый крупный камчатский рыбокомбинат. Но осенью, по причине почти полного отсутствия сносного для зимовки жилья в только что созданном предприятии, большинство людей, заключивших договора на многолетнюю работу – на три или пять лет, были перевезены в более обжитые места в южной части Камчатки. Мои родители поселились в Новой Тарье (сейчас это посёлок Рыбачий) и стали работать на Авачинском рыбокомбинате – самом старом на Камчатке. В лето 1947 года, когда мы снова переехали всей семьёй из Вилюя в Новую Тарью, мы с мамой копали грядки под картофель на пологом склоне у подножья полуострова Крашенинникова. Склон сопки обрывался невысокими серыми скалами над урезом воды спокойной в летнее время бухты. И мама показала мне место, где в штормовую осенью погоду в 1934 году у этих совершенно нестрашных скал, рядом с длинной галечной косой, на которой находились производственные цеха рыбокомбината и зимовали на катках нехитрые деревянные рыбацкие судёнышки, разбился кунгас с людьми, доставленными с острова Карагинский. Их привезли в Петропавловск, конечно же, пароходом, а оттуда в Новую Тарью уже катерок потащил на буксире через всю Авачинскую губу кунгас с людьми. Сильный осенний восточный ветер разогнал большую волну, и слабомощный катерок на подходе к причалу комбината не справился с маневрированием. Потом вообще лопнул буксирный трос, и неуправляемый кунгас бросило крутыми волнами на быстро приблизившиеся скалы. Мама сказала, что тогда здесь погибло 19 человек. А нашей семье и на этот раз повезло…
Через год в Новой Тарье появился на свет и
