Шрифт:
Закладка:
А у буланого Монгола тоже был нрав, дай боже. Низкорослая быстроногая лошадка хороша была на рыси, и галоп у неё был мягкий, уютный какой-то даже, несмотря на стремительный азартный бег прирождённого степняка, выросшего в вольном табуне. Но иногда на него что-то находило, и, не дай Бог, если он был не взнуздан, его тогда было просто не остановить. А взнузданный, он, закусив удила оскаленными желтыми зубами, прижав маленькие уши, несся неудержимо, разметав по ветру чёрную гриву и хвост, не разбирая дороги. Но и красив был этот конёк, мягкого, почти цвета охры окрасом, с узкой чёрной лентой от гривы до хвоста, с диковато-озорным и всегда будто насторожённым взглядом круглых выпуклых глаз с каким-то особенным фиолетовым отливом. Вот с этим-то красивым и шустрым коньком и случилось то небольшое происшествие, когда я увидел отца с незнакомой мне ещё стороны.
Зимой, в тихую солнечную погоду, мы водили коней на водопой на озеро Черненко, названное так вроде бы по имени одного из местных первожителей городка и даже как будто бы мельника. Всю зиму там была открыта прорубь, стояло длинное обледенелое дощатое корыто, в котором вся округа поила лошадей и коров, черпая воду из проруби вёдрами. И мы с отцом водили своих коней туда на водопой – не каждый день, конечно, потому что возле конюшни был свой глубокий колодец, но уж по воскресеньям – обязательно. И вот однажды мы привели лошадей туда, я наливаю в корыто воду, Гнедой и Каурка спокойно пьют пахучую озёрную воду, а Монгол почему-то заупрямился, замотал головой, стал вырывать повод из рук отца. Два коня с подвязанными свободно на шеях поводьями мирно пьют воду из корыта, фыркая с явным удовольствием, а этот будто взбесился. Разнузданный перед водопоем, он совсем взъерепенился, рванул неожиданно в сторону и, изогнув дугой шею, потащил отца, ухватившегося за повод, по заснеженной поверхности озера. Отец устоял на ногах, пытался удержать коня, но только пропахал валенками борозду в снегу. Тогда он подобрал покороче поводья, схватил конька за гриву левой рукой и побежал бок о бок с ним по замерзшему озеру. Я стоял у проруби как вкопанный и с испугом смотрел, как бешено скакал, пригнув голову, уросливый конёк, а с ним рядом бежал отец, правой рукой сжимая повод, а левой – ухватившись за гриву. Мне казалось, что вот-вот он отпустит взбесившуюся лошадь, но тут уже увидел, как, выбрав, видно, момент, отец очутился у Монгола на спине, сжал ему бока ногами и, пригнувшись к конской шее, стал нахлёстывать его длинным концом повода по брюху и между ушей. Буланый, яростно взбрыкивая, унёс отца в дальний конец озера, развернулся там круто и уже мчался обратно. А отец, всё так же пригнувшись, мчался на нём, хлестал его поводом и бил пятками валенок по бокам. Так они сделали несколько кругов по озеру, пока Монгол не смирился, наконец. Подъехав почти шагом к проруби, разгорячённый отец соскочил с коня на лёд и потом ещё долго водил конька шагом, вытирая рукавицей его взмокшую спину. После этой процедуры Монгол также мирно пил озёрную воду из корыта, а я с удивлением и каким-то особым уважением смотрел на своего отца. И этот случай я запомнил навсегда…
Он вообще был у нас на все руки мастер. Мог построить дом, сложить печь, подшить валенки и вообще сделать многое по хозяйству. Однажды, ещё на Камчатке, его наградили ценным подарком – роскошной заготовкой для яловых сапог. И он сам выточил из берёзы колодки по моей ноге, а потом сшил великолепные сапоги на классной, как говорили тогда, спиртовой кожаной подошве, по всем правилам подбитой деревянными гвоздиками. Эти самые прочные подошвы по сути уберегли мои ноги, когда я перед самым отъездом с Камчатки в Петропавловске попал под гружённый дровами «Студебеккер». До той поры я никогда не видел ещё автомашин так близко, и вот такое казусное знакомство. Накануне я с родителями был на городском рынке, который в то время был на берегу Култучного озера, там они по моей просьбе купили две книжки: «Сердце Бонивура» Дмитрия Нагишкина и сборник повестей Мухтара Ауэзова, двух дальневосточных писателей, до того времени мне не знакомых. Естественно, от такого приобретения я был на седьмом небе, поэтому, оставив родителей далеко позади, бежал на радостях к морскому вокзалу, где рядом с другими знакомыми пассажирами стерёг наши вещи малолетний Борька, мой братишка. И вот, пересекая по главной улице какой-то проулок, я вдруг очутился на земле и увидел, как по моим ногам проехали передние колёса, а следом, ещё глубже вдавив ноги в мягкую землю, наехало и первое заднее колесо трёхосной машины. Как сейчас стоит перед глазами: огромное колесо медленно наезжает на мои сапоги, вдавливая их в грязь, а потом так же медленно скатывается обратно. Тут же собралась большая толпа, меня выдернули из-под машины. Я стоял на своих ногах и не чувствовал никакой боли. Кто-то сказал, что это в горячке так случается. Машина повезла дрова по проулку дальше, а какой-то мужик, страшно матерясь, подобрал мои книжки и на титульном листе сборника Ауэзова написал четырёхзначный номер этой машины. Убедившись, что я могу идти сам, меня оставили в покое, и я подался дальше, чуть прихрамывая. Только на полдороге к вокзалу я почувствовал, как разболелись правое колено и голень. Я присел отдохнуть на обочине и только там заметил, что правый сапог щерится отошедшей подошвой, и в образовавшейся щели виден густой частокол вылезших деревянных гвоздиков. «Как зубы лощавого кижуча», мелькнуло почему-то в мозгу. А сама толстая подошва только чуточку выгнулась наружу и продолжала держаться прочно. Отдохнув, я побрёл к портовому причалу, где в ангаре из волнистого оцинкованного железа находился в ту пору морской вокзал Петропавловска. Ноги потом, правда, ещё поболели недели две-три, но родителям я так и не сказал ничего о случившемся происшествии.
Отец всегда был уважаемым и видным человеком, где бы он ни работал. Но за всю свою трудовую жизнь он был награждён только одной медалью: «За победу. За доблестный труд в Великой Отечественной войне». Говорили, что в 1947 году, когда он уже исполнял обязанности председателя рыболовецкого колхоза «Вилюй», вроде бы
