Шрифт:
Закладка:
– Слава Богу! – воскликнул святой отец. – Я знал, что испытания закалят твою душу и вернут ее на путь истинный. У меня есть для тебя хорошие вести. Я написал о тебе Его Преосвященству архиепископу Зальцбурга. Он призывает тебя в свой дворец. Там ты примешь постриг, и он дарует тебе сан священника. Ты останешься в Зальцбурге. Приготовься. Через три дня ты отправишься в путь.
Произнеся эти слова, Его Преосвященство снова пристально посмотрел мне в глаза, словно стараясь проникнуть в самое мое сердце, но я выдержал взгляд и не позволил ему сделать это. Я испросил его благословения, преклонил колени и покинул его. Так вот, значит, почему я очутился здесь! Я должен уйти навсегда. Я должен отринуть самый смысл своей жизни – отказаться от Бенедикты, от защиты ее и заботы о ней, от спасения ее души! Да поможет Господь ей и мне!
Вновь я в своем горном приюте, но уже завтра покину его навсегда. Так отчего же печаль угнездилась во мне? Разве не великая благость ожидает меня? Или это был не я, глядевший в будущее с надеждой и верой в то, что великий момент настанет и освятит невыразимой радостью все грядущие дни мои? Разве не этого я так страстно желал в своих заветных мечтах? Но теперь, когда до исполнения их один шаг, я удручен сверх меры.
Но как, ответьте, я смогу приблизиться к алтарю Господа нашего с ложью на устах? И если я заставлю себя принять святое благословение на сан, то кто я иной, если не бессовестный обманщик? И тогда постигнет меня страшная кара – не елей, а огонь падет мне на чело и прожжет череп до самого мозга, и навеки буду я проклят.
Я мог бы пасть на колени пред своим пастырем – отцом-настоятелем и сказать ему: «Освободи меня – я не достоин любви Господа: любовь к земному влечет меня больше всего на свете». Произнеси я эти слова, я был бы сурово наказан и снес бы любое наказание безропотно.
Если бы я был безгрешен, тогда без боязни мог идти и принять сан священника и истово служить бедной деве. Я стал бы ее пастырем, я отпустил бы ей все грехи – вольные и невольные, а если бы я пережил ее, может быть, – хотя это и запрещает Господь! – своими горячими молитвами вызволил ее душу из Чистилища. Я мог бы служить мессы за упокой ее родителей, чтобы ослабить их вечные муки.
Все бы я сделал, будь с нею рядом – чтобы защитить и оборонить ее! Если бы это сбылось, я был бы воистину счастлив!
Но где отыскать такое убежище, в котором приютили бы дочь палача? Слишком хорошо я знаю: когда покину эти места, сам дьявол обратится в победительную плоть и будет торжествовать – она погибнет, и душа ее будет проклята на веки вечные.
Я пришел в ее хижину.
– Бенедикта, – произнес я, – я ухожу отсюда, покидаю эти горы, покидаю тебя.
Она побледнела, но ничего не сказала. На мгновение чувства захлестнули меня, я был потрясен и не мог продолжать. Справившись с собой, я сказал:
– Бедное дитя, что станется с тобой? Я знаю, что сильна твоя любовь к Рохусу. А любовь – как горный поток: ему нельзя противостоять… Знаю я: только под охраной Церкви Христовой ты была бы в безопасности. Обещай мне, Бенедикта, что ты посвятишь себя Богу – сделай так, и тогда я покину тебя со спокойным сердцем.
– Неужели я столь порочна, – сказала, она, не поднимая глаз от земли, – что мне совсем нельзя доверять?
– Ах, конечно, нет, Бенедикта… Но враг рода человеческого столь силен… и есть изменник, который укажет ему верный путь… Собственное сердце твое, мое бедное дитя, в конце концов предаст тебя.
– Он не причинит зла и не обидит меня, – прошептала она едва слышно. – Святой отец, ты ошибаешься, думая о нем плохо.
Но я-то знал: ошибалась она, пытаясь оправдать волка, вполне овладевшего искусством лисицы. Да и она, в чистоте и невинности своей, не могла знать о тех силах, что сокрыты до поры в ее теле. Но ведомо было мне: настанет час, и ей придется призвать на помощь все силы, но и это не поможет… Я взял ее за руки и потребовал от нее клятвы, что она скорее бросится в воды Черного озера, но не отдаст себя в руки Рохусу. Но Бенедикта ничего не ответила. Она молчала и только глядела мне в глаза вопросительно и так печально, что невольно сердце мое переполнилось грустью – я знал ее невысказанный ответ. Я отшатнулся от нее и пошел прочь.
О, Господи! Ты направлял меня – к чему же ты меня привел? В тюрьму для закоренелых преступников, где я, осужденный убийца, жду, как завтра на рассвете меня поволокут на казнь, подведут к виселице и повесят! Поскольку тот, кто лишил человека жизни, должен быть уничтожен – так гласит закон Божий и закон человеческий.
В этот день – последний в своей жизни – я попросил разрешения писать и дать мне перо и бумагу, и мольба эта была услышана. Во имя Господа и во имя истины я хочу рассказать, как все случилось.
Оставив Бенедикту, я вернулся в свою хижину. Собрав немногочисленные пожитки, стал ждать провожатого. Но он не приходил: значит, мне предстояло провести еще одну ночь в горах. Я не находил себе места. Обитель моя казалась мне слишком тесной, а воздух в ней слишком горячим и спертым, чтобы им можно было дышать. Я вышел наружу, лег на землю и глянул в небо – черное, сверкающее звездами. Но душа моя была не на небесах, а в маленькой хижине на берегу Черного озера.
Внезапно я услышал слабый, отдаленный крик, и мне показалось, что это человеческий голос. Я выпрямился и прислушался, но было тихо. Быть может, подумал я, это крик какой-то ночной птицы. Я собирался прилечь вновь, когда крик повторился, но теперь он доносился с другой стороны и был другим. И это был голос Бенедикты! Он прозвучал снова, и теперь, казалось, струился прямо из воздуха – звучал с небес над головой и отчетливо произносил мое имя, но – о, Матерь Божья! – что за мука слышалась в нем!
Я вскочил на ноги и бросился к краю обрыва.
– Бенедикта! Бенедикта! – закричал я во весь голос.
Но молчание было мне ответом.
– Бенедикта, дитя мое, я иду к тебе! – закричал я снова.
С этими словами, не разбирая дороги, я бросился в темноту к тропе, что ведет к Черному озеру.
Я бежал, спотыкаясь и падая, ударяясь о камни и стволы деревьев. Ноги мои были разбиты, а руки исцарапаны до крови, одежда порвана, но не это сейчас тревожило меня. Бенедикта! Она была в опасности, и только я один мог спасти и защитить ее. Я бежал, не останавливаясь, до тех пор, пока наконец не очутился на берегу Черного озера. Но возле ее жилища все было спокойно, изнутри не доносилось ни звука, малейший лучик не пробивался сквозь щели дверей и ставней; все дышало умиротворением.
Я ждал долго, но ничего не менялось, и я ушел. Стало ясно, что голос, звавший меня, не принадлежал Бенедикте, но злому духу, который, в моей глубокой скорби, еще и глумился надо мной. Я собирался вернуться в свою хижину, но, словно ведомый некой невидимой, властной рукой, направил свои шаги в другую сторону, и хотя теперь знаю, что она вела меня к смерти, – то была воля Господа нашего.
