— Жив Иван?.. — сорвалось у бабушки.

— В машине без памяти везли, я с ним ехал. Вытолкать хотели, да я не дался… — Виктор с горечью усмехнулся, уголки его губ опустились, лицо сделалось жестким, упрямо сверкнули глаза.

— С людьми нельзя так, — мягко сказала бабушка, поняв, что произошло.

— Разве ж они люди? Не понимают они, — помолчав и успокаиваясь, заговорил Виктор. — Как можно им понять? Дядя Иван у меня да ты, — больше и нет никого. Только вы двое…

— Зачем так, Витенька? — бабушка с укором покачала головой. — Отец с матерью у тебя есть. Любят они тебя.

— Они не меня любят, они выдумали себе, каким я должен быть, вот свою выдумку и любят…

— Они добра хотят.

— Добра?! А как она тебя выгнала из нашего дома, как к тебе не пускала, это что — добро? И к Ивану — брату своему родному, как она? Разве можно — брат ведь родной.

— Давно то было, Витенька. Вырос ты, можно ли злом платить родной матери? Ожесточился человек — и самого себя теряет. Не доводи до того… Что же мы теперь делать будем, как Майе с детишками помочь? И у меня на руках двое. Все ждала, когда подрастут — отдохну. Подросли, а хлопот еще больше прибавилось. С Шуркой построже приходится, кавалеры у нее да наряды в мыслях пошли, нельзя распускать, в кино раз в неделю — не боле. По магазинам не даю шастать, так норовит сбежать, то на косынку деньги клянчит, то на брошку. А вчера пристала: подавай ей гребенку с перламутром и заколку новой моды — сердечком. Вот на юннатскую станцию ходит — это хорошо, руководительницу их странно кличут — Выславной, и строга, и умна, и лицом красива… С Володькой пока легче, водкой баловаться — еще мал, курева, слава богу, не пробовал, хотя и соблазняют его товарищи. Книги ему сейчас читать, от всего плохого отвадят… — Бабушка пододвинулась к Виктору и заглянула в его лицо. — Есть ли у Ивана хорошие товарищи на заводе? Помогут ли? А нет — придется мне, старой, браться…

— Есть, бабушка. Ковров сегодня сказал мне, что Лариса подругу свою к Майе послала. А тебе и здесь хлопот хватит. Надо будет, и я Майе и дяде Ивану помогу. Не оставим их в беде.

— Лариса поможет, на Ларису твердая надежда, — сказала бабушка. — Самой приходится горе терпеть. Человек все может, если с ним по-людски, если слово ему хорошее сказать, руку протянуть.

— Какое горе у Ларисы?.. — несмело спросил Виктор. Никогда не рассказывала бабушка, что случилось с Ларисой, почему приходится ей мучиться с мужем-пьяницей.

Бабушка не сразу ответила, опустила глаза, долго разглядывала лоснящийся узор на скатерти.

— Вышла она замуж за человека, которого любила, — неторопливо начала. — Вместе они в деревне, здесь, на Урале, выросли. Попался он в воровстве в колхозе, потом приехал из заключения. Начал винить Ларису в измене, в том, что не любит она его, пить стал. Все она сносит, жалеет его. И не уходит от него, я как жить с ним — не знает. Была она у меня недавно, смотреть на нее жалко…

Виктор слушал бабушку, не произнося ни слова, а в душе у него кипело: прийти бы на помощь Ларисе, оберечь ее от обид и злобы…

Поспела вода в кастрюле для мытья. Виктор отнес таз с кипятком и ведро холодной воды в палисадник, разделся до пояса и заплескался под кустами. Распаренный, в чистой рубахе дяди Василия, которую достала ему бабушка, рьяно принялся за борщ, будто неделю не кормили.

Потом они пили чай, по-старинному, из блюдечка, вприкуску, как всегда, сколько помнил Виктор, чаевничала бабушка.

Любил он эти неторопливые чаепития и неторопливые их беседы о самых каких-нибудь распустяковых пустяках — о дешевеньком, как раз таком, как надо, платье, которое купили для внучки Шурки; о том, что у соседки гости были недавно; о лисенке в юннатском уголке, который дружит с одной только Шуркой… От этих пустяков почему-то на душе становилось спокойней и ласковей. А иной раз за такими разговорами сами собой приходили слова, которых Виктор и не ждал от себя. Удивлялся, как с бабушкой просто и легко.

Бабушка спросила, как ему жилось у моря, — Виктор летом, в отпуск, ездил в Крым — не соскучился ли в далеких краях? Виктор удивлялся: заговорила о том, что более всего волновало его тогда. Сидел, потупившись, позвякивая ложечкой о край пустого блюдца. Бабушка подвинула ему чашку, он наполнил блюдце горячим чаем.

— Места себе не находил, — сказал и тяжко вздохнул. — Увидеть ее хотел… — Он остановился и посмотрел на бабушку, понимает ли, о чем говорит. — Вернулся в родные места — и здесь нет покоя.

— Вырос ты, Витенька, взрослым стал… — произнесла бабушка. Ни о чем не спросила, а, кажется, все поняла.

— Что делать, не знаю… — сказал он. Оперся о край стола, поник головой. Что же таиться перед бабушкой?

— Не робей, Витенька. Не спеши, не торопи жизнь. Пусть оно идет, как идет, а там рассудишь, разберешься в себе самом. Самое наибольшее для человека — в себе разобраться.

— Часто так бывает, что муж моложе жены? — спросил он о том, что было всего тревожней.

— Бывает, что моложе муж, всяко бывает, — кажется, и не удивившись вопросу внука, заговорила она. — Не в летах дело. Полюбятся люди друг другу, ничего им тогда не страшно, никакая молва людская, никакие беды житейские. Через все перешагнут. А согласия нет, так и с молоденькой жизни не будет. Изо дня в день хуже каторги пойдет… — Бабушка отхлебнула чай из блюдца. — Но ты не торопи себя, в жизнь верь, жизнь промашки не сделает.

— Как понять? Нет ведь одинаковой для всех жизни: у меня по-одному идет, у нее — по-другому, у кого-то еще — по-третьему… Как понять тебя, бабусь?

— Жизнь, Витенька, это работа, труд наш изо дня в день, обязанности наши, долги наши перед людьми. Трудись, как трудился, обязанности свои сполняй исправно, не задалживайся перед совестью своей… А все остальное приложится, и любовь найдет своим чередом…

Говорила все это бабушка спокойно, неторопливо. Прикусывала крохотный кусочек сахара, отхлебывала из блюдечка чай, ставила блюдечко на стол, на скатерть гладкую, оправляла ее рукой в синем узоре вен. Не глядела на внука, занятая размышлениями вслух, словно в ответ на свои слова, одобрительно покачивала крупной головой в темном платке.

Слушал Виктор бабушку, поглядывал на нее из-за края блюдца, отхлебывал чай и молчал. Понимал справедливость того, что говорила бабушка: надо жить, как жил, трудиться, как трудился, не опускать рук. И ждать. Ждать! Никогда Виктор ничего не ждал.