часто лишь тлеющим или фосфорическим, там, где мы имеем дело с загоревшейся искрой Божьей. Мы начинаем сознавать, что аристократическая снисходительность, с учтивой улыбкой с высоты трона, воздвигнутого из книг в дорогих переплетах, признающая, что «для человека из народа это очень мило», совершенно неуместна теперь. Настало несчастное время в истории человечества, когда наименее образованный прежде всего и наименее исковерканный, при обилии выпуклых, вогнутых, зеленых и желтых очков, не потерял способности видеть собственными глазами. В наше время человек, владеющий пером точно так же, как и молотком, не должен возбуждать удивления.

Тем не менее снисходительно-доброжелательное отношение так широко распространено, что нам кажется полезным взглянуть на оборотную сторону дела.

Я полагаю, что для способного от природы человека, имеющего в себе зародыши сильного характера (особенно если у него склонности к литературе, которые предназначают его быть мыслителем или писателем) для такого человека, говорю я, в наше странное время не было бы большим несчастьем вырасти среди народа, а не среди образованных людей. Быть может, это и вовсе бы не было несчастьем?

Все люди наталкиваются на избыток препятствий. Потому что человек духовный должен быть задержан и остановлен. Он должен пробиваться сквозь затруднения. Иначе он совершенно остановится. Мы знаем, что для посредственных личностей беспрестанное воспитание и обучение языкам, танцам, правилам приличия, как это практикуется во всех странах у людей высокопоставленных, дает известное превосходство. В худшем случае кажущееся превосходство над средними людьми низшего класса. Так что обыкновенно праздный человек по сравнению с человеком трудящимся почти всегда оказывается более милым: ведь у него шире кругозор и яснее. Во многих отношениях, если даже взглянуть на дело глубже, он имеет преимущество над тружеником. Противоположное верно лишь для необыкновенных личностей, одаренных зародышем неукротимой силы, которая во что бы то ни стало достигнет развития. Для таких зародышей всего лучше та почва, на которой он свободнее будет расти. Там, где есть желание, должен найтись и путь.

Одновременно с гением, человек бывает одарен и возможностью развития, даже уверенностью в развитии. Часто случается даже, что неумелое окапывание и удобрение вреднее, чем отсутствие ухода, и убивает то, что слепой жестокий случай щадит. Редко бывает, чтобы каких-нибудь Фридрихов или Наполеонов воспитывали с целью подготовить к последующей деятельности. Чаще всего даже они подготовляются совсем иным путем: в одиночестве и страдании, в нужде и при неблагоприятных обстоятельствах. В наше время мы видим двух гениальных людей: Байрона и Бернса. Оба они по велению природы должны были стремиться к зрелому мужеству и бороться, преодолевая бурю и натиск тридцать шесть лет. И все же один только даровитый земледелец добивается частичной победы. Гениальный же дворянин борется, не жалея труда, и умирает, когда лишь в отдалении слышится обещание успеха его деятельности. Правда, как сказано где-то: только артишок не может расти вне сада. Желудь бросают куда попало и он питается на невспаханной почве, а вырастает в виде дуба. Каждый лесовод подтвердит, что жирная земля губительна для желудей. Чем легче почва, темь крепче и плотнее дерево. Но тем оно и ниже ростом. То же самое происходит и с духом человеческим: он будет чист, лишится своих недостатков, если он станет страдать за них. Кто боролся хотя бы только с бедностью и тяжким трудом, тот оказывается сильнее и более сведущим, чем тот, кто удалился с поля битвы и осторожно спрятался между обозами с провиантом. В этом смысле один опытный наблюдатель нашего времени сказал: «Если бы мне нужно было отыскать человека с определенно развитым характером (определенно и искренно, в определенных границах), человека с умом проницательным, мужественного, сильного духом и сердцем, а не с исковерканным характером, с надменностью, заменяющей мужество, со спекулятивным мышлением и призраком силы вместо проницательности и мощи, я обратился бы скорее к низшим, а не к высшим сословиям, и там стал бы его искать».

Другое резкое мнение состоит в том, что тот, чьи потребности определены вперед, чьим способностям предстоит только одна задача: развиться как можно лучше, достигает меньшей степени истинной образованности, чем другой человек, задача и долг коего состоят не в достижении образования, а в добывании хлеба насущного тяжелым трудом. Эта печальная превратность судьбы выражается в том, что столько многообещающих начинаний задерживаются, и искусство при всем богатстве своих средств ничего не в состоянии совершить даже там, где природа сама дает материал. Но жизнь полна зла. Точно также как и добра. И богатство средств и путей может дойти до опасных размеров. Может укрепить дурные склонности вместо того, чтобы направить их по верной колее. Но что значит необразованность с тех пор, как у нас есть книги. С тех пор, как книги составляют часть домашней утвари в каждой квартире цивилизованных стран. В беднейшей хижине вы найдете книги. Во всяком случае, одну книгу, из которой дух человеческий веками черпает свет и пищу и ответ на глубочайшие свои запросы. В которой для зрячего глаза заметно отражение тайны бытия. Если и непоясненной, то хоть открытой и представленной в виде пророческих символов. Если и не удовлетворяющей разум, то хоть доступной внутреннему пониманию – что гораздо важнее. «В книгах скрыт творческий пепел феникса всего нашего прошлого». Все, что люди думали, открыли, перечувствовали и придумали, записано в книгах. И кто научился секрету чтения, может все это найти и усвоить.

Но что из этого следует? Разве образование человека (то, что мы называем образованием), бывает закончено в университетах, библиотеках и аудиториях? Разве живая сила нового человека пробуждается исключительно или главным образом мертвой буквой и повествованием о силе других людей? Разве иначе она не может загореться, и очиститься, и дойти до побеждающей ясности? Ты неразумный педант, с сожалением распространяющийся о неведении Шекспира! Шекспир проник глубоко в бесчисленное множество вещей: в природу с ее божественной красотой и ужасами ада, ее хорами светлых ангелов и таинственными жалобными стонами; глубоко проник он в дела людские, в искусство и в уловки искусства. Шекспир знал многое про людей, и про свет, и про то, к чему люди стремятся, чего добивались они веками в различных странах света. Обо всем было у него ясное представление и умение передать все понятое в новых образах. В этом и состояло его знание. Что же знаешь ты? Ничего из того, что мы только что назвали. Быть может, вообще ничего. Ты знаешь только про собственные дипломы, документы, академические почести, только вокабулы да буквы алфавита. И то не все. Ясный взгляд на вещи и свежая сила для