во всех подробностях рассказали Каме, как вышли с битой и трубой на Власовского, а этот мудак, то есть Лёва, прикинулся «своим», а на самом деле он «крыса» и «подрывает нас изнутри». Про «подрывает изнутри» сказал Вальтер – он был поначитанней, чем Грифель, и иногда выдавал сложные речевые конструкции. Но Каму весь этот рассказ не впечатлил, он справедливо заметил, что запрещал трогать Власовского, отвесил этим двоим пенделей и пригрозил, что, если ещё раз сделают что-то поперек его слов, могут в подвале больше не показываться.

В общем, авторитет остался у Лёвы, и ключи – тоже. Парни сделали вид, что никаких недоразумений не происходило, и, когда им нужно было собраться, приходили под Лёвины окна выпрашивать ключи. Зная, что подспудно его недолюбливают, он никому не передавал связку в руки, а всегда открывал и закрывал подвал лично. Старался не оставлять их одних – не хотел давать лишнего повода перетереть ему кости.

Несколько дней прошли спокойно: никто никого не бил, не задирал, не подкарауливал с битой в кустах. Общение с Шевой выглядело вежливо-сдержанным, как у едва знакомых людей, старающихся соблюсти светские приличия. Но Лёва так устал от накала эмоций, что эта холодность между ними будто бы позволила взять передышку. Недолгую. До четырнадцатого июля.

Четырнадцатое июля – день, который Лёва ещё долго будет считать одновременно худшим и лучшим в своей жизни. В этот день он пришёл к родителям Шевы с правдой.

Днём они с компанией играли в «Дурака», Лёва первым отбился, вышел из игры и продолжил наблюдать. Но, как это обычно бывало с ним, наблюдал он только за Шевой, а не за ходом игры: смотрел, как тот закусывает нижнюю губу, когда думает, убирает волосы с лица, тянется к колоде. За последним жестом и скрывалась правда: когда Шева протянул руку, чтобы взять новую карту, Лёва увидел два точечных следа по ходу вен на внутренней стороне локтевого сгиба. Он вздрогнул от страшной догадки и прервал игру.

- Это что?

- Чё? – Шева поднял на него глаза.

Лёва схватил его за запястье с такой силой, что Юра выронил карту из руки, и, кивнув на следы, почти выкрикнул:

- Это что?!

Шева усмехнулся:

- Ты чё? Ты мне не мамка.

Этим ответом – «Ты мне не мамка» – Шева и дал понять Лёве, что делать дальше. Если он – не мамка, то ничего не остаётся, как пойти к той, кто «мамка».

Лёва не стал ничего спрашивать, мол, «Ты колешься или заходил к процедурной медсестре на капельницу с витаминчиками?». Ему не хотелось слушать дурацкие отговорки и оправдания, но ещё меньше ему хотелось услышать правду, сказанную с насмешливым равнодушием: «Да, я колюсь». Поэтому он пошёл к матери Юры, чтобы даже не дать ему шанса себя переубедить, и не дать шанса самому себе – переубедиться.

Разговор получился простой и короткий. Шевина мама встретила Лёву в махровом халате, бигудях, с белой кремообразной жижей на лице, но даже в таком виде казалась симпатичной, молодящейся, и Лёву задела её ухоженность: она была непозволительно благополучна для такого разговора. Подумал: окажись она алкоголичкой в замызганном цветастом платье, он бы на неё меньше злился за всё, что происходит с Шевой.

- Ой, привет, Лёва! – заулыбалась она. – А Юры дома нет… Но проходи, возьми тапочки.

Лёва посмотрел на любезно подставленные ему пушистые тапки и, сунув руки в карманы джинсов, хмуро сказал:

- Тёть Свет, я ненадолго. Проходить не буду.

Юрина мама заметно напряглась, но улыбаться не перестала:

- Да? Ну хорошо… А что ты хотел?

- Поговорить о Юре, – чтобы не ходить вокруг да около, Лёва выпалил, как есть: – Он употребляет наркотики.

У неё дрогнули уголки рта: быстро поднялись вверх, потом опустились, потом снова поднялись вверх, но уже плавно, как в вымученной улыбке.

- В смысле? – переспросила она. – Это какая-то шутка?

- Это не шутка.

- Мальчики, если вы проспорили…

- Это не шутка и мы не проспорили! – повысив голос, сказал Лёва. – Я серьёзно. Он нюхает клей. И, наверное, не только…

- Что значит «не только»?

- Проверьте его вены.

- Лёва, ещё раз говорю, если…

Он уже знал всё, что она хочет ему сказать. Поморщившись, перебил:

- Тёть Свет, я бы не стал с таким шутить. Проверьте вены, – он отступил на шаг, взялся за перила и, на всякий случай, вкрадчиво попросил ещё раз: – Пожалуйста.

Лёва не удивился, когда вечером, часов в восемь, кто-то позвонил в дверь. Не удивился и тому, что разглядел через дверной глазок в тусклом свете подъездной лампочки Шеву. Устало подумал: «Сейчас начнёт ругаться и драться», вздохнул и начал открывать дверь. Он был готов потерять дружбу с Шевой навсегда, он наконец-то сделал этот выбор.

Но то, что было дальше, сбило Лёву с толку. Потому что Шева, виновато глянув на него из-под спадающих волос, негромко сказал:

- Привет. Хочешь зайти в гости?

- Э-э-э… - растерялся Лёва. – То есть, да. Но… зачем?

- Меня завтра увезут в больницу.

- В какую?

- Для торчков.

- Оу… – Лёва не понимал, стоит ли делать вид, что он не причём. Судорожно выдохнул: – Понятно.

- Мама вены проверила, – с тоской в голосе объяснял Шева. – А про клей я сам признался потом.

Лёва догадался, что она ничего ему не рассказала. Не рассказала, что Лёва его выдал. Ну, конечно, наверное, хотела выглядеть внимательной матерью – хотя бы перед собой.

Они поднялись на четвертый этаж, к Шеве. Весь вечер занимались привычными глупостями, словно это самый обыкновенный день: по очереди играли в «Джима Червяка» на Сеге, посмотрели по телеку «Багровый прилив», соревновались кто быстрее выпьет стакан со спрайтом (выпив половину, Шева начал смеяться, и он полился у него из носа). Ближе к одиннадцати тётя Света постелила Лёве на полу в Юриной комнате: она складывала ему импровизированную кровать из диванных подушек. Это тоже было привычным, Лёва сто раз оставался у Шевы ночевать.

Непривычное началось потом, ночью. Когда во всей квартире погас свет и Лёва нашёл удобное положение на своих трёх подушках, он почувствовал, как Шева дотронулся до его плеча. Открыл глаза, повернулся к кровати друга и разглядел в темноте блестящие Юрины глаза. Тот попросил: - Иди ко мне.

Лёва ощутил ленивую усталость: он кое-как устроился, а теперь опять вставать… Но поднялся и