Я придала себе вид наивности и кротости, приличествующий юной деревенской прихожанке. Настоятель приблизился и раздался его скрипучий, режущий слух голос:

- Никак, наследница Джона Лидса к нам пожаловала? Скверно, дочь моя, скверно. Давно я не видал тебя у святого причастия. Не следует доброй христианке о Всевышнем забывать. Кара божия, она неминуемо грешников настигает. Иль не страшишься ты гнева Господня?

Я постаралась принять ещё более смиренную позу, молитвенно сложив руки, как и полагается в храме.

- Простите меня, святой отец! – невольно я отметила про себя, что говорю с интонацией театральных актрис в амплуа инженю. – Хворала я сильно, батюшка, наверно, говорил вам давеча. Вот, пришла на святую исповедь, да испросить вашего благословения.

Священник так и буравил меня взглядом, словно сверлом. Весь вид его выражал чрезвычайное недовольство. Потом сурово кивнул по правую сторону алтаря. Там, как я заметила, была расположена небольшая деревянная кабинка, по всей видимости, исповедальня.

Я поспешила внутрь. По другую сторону кабинки за решетчатой перегородкой уселся священник, торопливо перебирая чётки. Вспомнив сцены из исторических романов и фильмов, я встала на колени. Что делать дальше, и о чём следует говорить, я совершенно не представляла.

Молчание затянулось, и по ту сторону перегородки раздался недовольный голос духовника.

- Ну, что же ты, дочь моя, язык проглотила? Читай канон покаяния!

Я не сразу нашлась, что ответить. Придав своему голосу максимальный оттенок скорби и раскаяния, я произнесла:

- Святой отец! Да после удара моего и хвори долгой память у меня напрочь отшибло! Едва батюшку узнала, очнувшись! А уж молитвы святые и вовсе не упомню…

Священник ответил не сразу, видимо, обдумывая услышанное.

- Память отшибло, говоришь? Так то по грехам твоим, дочь моя, не иначе. Либо по грехам родительским. Отец-то твой, тоже не сказать, что добрый сын церкви. От беса сие, от беса! Память-то твою нечистый своими происками замутил! Ну, быть так, повторяй за мной: «Mea culpa, mea maxima culpa…».

Хорошо, что в университете мы, как все студенты-медики, изучали латынь, и я без труда поняла, что это формула католического таинства покаяния: «Моя вина, моя величайшая вина…». Читала же я о таком, и не раз, а вот как на грех, совсем забыла на своей первой и столь важной в моей теперешней судьбе исповеди. Происходящее сейчас – это своего рода экзамен для меня, и мне предстоит с честью его выдержать. Ради себя, ради своего нового отца.

- Ну, дочь моя, покайся, в чём согрешила? – сурово спросил отец Стефан из-за перегородки. Всё-таки здорово, что он не смотрит мне прямо в глаза.

Я стала плести первое, что пришло на ум. Постаралась состроить из себя глуповатую деревенскую девицу.

- Грешна, святой отец. Постные дни не всегда соблюдаю. Вот намеднись, в святую пятницу, взяла, да и пирогом с дичью оскоромилась. Прости меня Господи!

- Бог простит. За этот грех налагаю на тебя три дня сухояденья, - отозвался духовник. – Ещё чем согрешила? Кайся!

- Ближних осуждаю, святой отец. Вот, было дело, на днях кумушка отцовская Молли на огород наш своих кур запустила, так я давай её бранить почём зря. Дура ты старая, говорю, дура! А вы сами посудите, падре, можно ли кур-то без присмотра держать? Курица – она тварь неразумная, не разбирает, где свой огород, а где чужой. Вот и выходит, что хозяйка виновата. Ну, и обругала я её под горячую руку, каюсь! – продолжала я нести околесицу. Похоже, начала успешно входить в роль недалёкой селянки.

- Ну, курей-то оставь, грешница, не о курах сейчас речь! – недовольно прервал меня духовный наставник. – Ты главное-то скажи: девства ещё не растлила? Не блудила ли с кем, грешным делом? С парнями-то не гуляла?

Я притворно всхлипнула и заныла:

- Да что вы, святой отец! Нет на мне греха такого, Бог видит. Девица я честная. Заповеди соблюдаю. И подумать-то мне о блуде страшно, а не то, чтобы сотворить эдакое…

- Не лжёшь ли, Лира Лидс? – грозно вопросил отец Стефан. – Память, говоришь, у тебя отшибло. А помнишь ли, что солгать духовному отцу – всё одно, что солгать пред престолом Господним? Верно ли, что не блудила? Блудниц ждет самый страшный круг адовый, ты этого не забывай!

- Как пред Истинным! – я торопливо перекрестилась. – Видит Всевышний, нет на мне греха такого.

Священник помедлил и произнес:

- Отпущаются тебе грехи, дочь моя. Да ты погоди, уходить-то не спеши. Пройдём-ка ко мне в келью, потолковать с тобой хочу кой о чём.

Я встала с колен, вышла из исповедальни и, невольно вспомнив недавно пришедшие на ум стихи, с опаской пошла за священником, который указывал мне путь в полумраке, держа в руке свечу.

Жильё священника оказалось небольшой пристройкой к храму. Я с любопытством стала осматриваться. Обстановка внутри была довольно аскетичной. Келья представляла собой небольшую комнату, сложенную из дерева и камня. В ней было одно маленькое решетчатое окно, через которое проникал свет. От каменного пола веяло холодом.

В углу помещения располагалась простая деревянная кровать, рядом с ней - небольшой столик для чтения и письма, и стул с высокой резной спинкой. На столе громоздилась груда свитков, старинных фолиантов, бронзовая чернильница и пук гусиных перьев.

На стенах висели дубовые полки с книгами и иконами. Сбоку высился небольшой шкаф для хранения одежды и предметов обихода. В другом, более изящном шкафу из красного дерева, стояли рядами толстые книги в добротных кожаных переплётах с позолоченным тиснением. На корешке одной я успела прочесть латинскую надпись: «Свод Салернских правил». Значит, и вправду говорит молва - наш настоятель изучает не только богословие, но и медицину.

Я не знала, куда девать себя. Сесть мне хозяин комнаты не предложил. Оставалось смиренно стоять посередине и ждать, что же он мне скажет?

Священник приблизился ко мне и пристально заглянул в глаза. Этот взгляд его пустых, выцветших очей, наводил боязнь и неприязнь.

- Так, говоришь, Лира, девства ты не растлила? Молодец, сие достойно христианки, - начал заводить разговор отец Стефан. – Раз ты девушка честная, так вот что я тебе хочу сказать. Иди ко мне в экономки! Старею уж я, хозяйский глаз в моей обители нужен! А уж наградой я тебя не обижу, не пожалуешься. Вот только скажу: служить придётся не на страх, а на совесть. Не только днём, но и ночью, -