- Ишь ты! – воскликнул отец. – А ведь и впрямь этими учеными штуковинами работать куда сподручней! Да и Билли, смотри-ка, даже не почуял боли во сне. Молодец ты, доченька, видать тебя свыше к этому надоумили! Глядишь, и дела у нас пойдут веселее, коли работа впредь так будет спориться!

Мне осталось только промыть кровоточащую лунку настоем ромашки на винном уксусе для дезинфекции ротовой полости. Это изобретение было уже моим собственным, – ведь ромашку с древности использовали в народной медицине как антисептик.

Когда бондарь пришел в себя, он с изумлением обнаружил, что зубная боль его больше не беспокоит.

- Неужто вырвал, Джонни? – обратился он к кузнецу. – А я и не почуял даже! А меня-то как все стращали: дескать, зуб рвать – хуже пытки инквизиторов. А ты, гляди-ка, как ловко управился! Что ж, и я в долгу не останусь! Да всем теперича буду говорить про твои руки золотые, кто зубами захворает!

Билл низко поклонился, вручил отцу увесистый мешочек с монетами и, довольный, отправился восвояси. Ну, кажется, почин есть…

На следующий день у меня с отцом состоялся неожиданный разговор. Утром, после того, как я накормила его простым, но сытным завтраком, кузнец вдруг что-то вспомнил, нахмурился и обратился ко мне:

- Доченька, я запамятовал совсем. Видел я намеднись настоятеля нашего. Так отец Стефан серчать на тебя изволит. Говорит, чего-то дочка твоя совсем Бога забыла? В храм не ходит, на исповеди не бывает, причастия не принимает. Уж не происки ли колдовские, мол? Я отговорился тем, что хворала ты, дескать. А ты и впрямь, Лира, поди, исповедуйся. Со служителями божьими шутки плохи, того и гляди, от церкви отлучат, а это для молодой девицы позор несмываемый!

Видя искреннюю тревогу отца, я поспешила его успокоить и пообещала сегодня же сходить в церковь. Проводив его в кузню, надела строгое темное, по моим понятиям наиболее подходящее для визита в храм платье, и пошла на первую в своей жизни исповедь.

Да, именно на первую – ведь и в прошлой своей жизни я отродясь в таком таинстве не участвовала. Да и храмы посещала редко, будучи по убеждениям скорее агностиком. Но теперь времена не те – хочешь не хочешь, а роль доброй христианки играть придется. Ещё не хватало навлечь гнев этого злобного клирика на себя, а тем более, на ни в чем не повинного моего нового отца. Человек этот с каждым днем становился мне всё ближе и роднее. И не только потому, что стал моей единственной опорой в новой реальности. Своим характером, добросердечностью, бескорыстной натурой он полностью завладел моим сердцем, никогда ранее не знавшем родительской любви.

Я вышла на тропинку, ведущую к церкви на холме, и по дороге думала. Как вообще проходит исповедь, тем более у католиков? Из фильмов и книг знаю, что верующие на исповеди каяются священнику в своих грехах. А в чем мне каяться-то? Ума не приложу… Что еще из истории я помню об этом таинстве? В голову пришли строки из стихотворения моего любимого поэта серебряного века Дмитрия Кедрина. Всего я его наизусть не запомнила, но отрывки врезались в память. По сюжету, во время исповеди священник пристает с домогательствами к юной прихожанке, и та его отвергает, высмеивая при этом.

«Смотри, дитя, в мои глаза, Не прячь в руках лица. Поверь, дитя: глазам ксендза Открыты все сердца…

От поцелуев и вина До ада путь прямой. Послушай, панна, ты должна Прийти ко мне домой!

Мы дома так поговорим, Что будет стул трещать, И помни, что Высокий Рим Мне дал права прощать».

«Я помолюсь моим святым И мессу закажу, Назначу пост, но к холостым Мужчинам не хожу…

Но я божницу уберу, Молясь, зажгу свечу… Пусти, старик, мою икру, Я, право, закричу!..»

«Молчи, господь тебя прости Своим святым крестом!..» «Ты… прежде… губы отпусти, А уж грехи — потом!»

Да вот, пожалуй, и всё, что мне известно о процессе исповеди. Конечно, это сатира, актуальная в те времена. И всё же предстоящее общение со священником с глазу на глаз мне было малоприятно…

Размышляя, сама не заметила, как подошла к вратам храма. Миновав церковный дворик, я вошла внутрь.Атмосфера величественной пышности убранства храма в готическом стиле, возведенного в сельской глуши, не могла не поражать. Интересно, что за неведомые зодчие работали над его архитектурой? Какие живописцы расписывали стены красочными фресками? Их труды можно смело назвать шедеврами искусства…

Внутри здание было облицовано мрамором и гранитом, а двери и мебель изготовлены из ценных пород дерева. Подсвечники, канделябры, художественная ограда и перила были сплошь покрыты позолотой.

Как и полагается, почетное место в зале занимал пышный резной алтарь с дарохранительницей. Над алтарём возвышалась высокая, величественная скульптура Христа в терновом венце. Меж огромных белоснежных колонн я увидела ряды массивных деревянных скамей. Ах да, ведь католики во время богослужения не стоят на ногах, а слушают мессу сидя.

Напротив алтаря под сводами храма возвышался внушительный орган, по виду изготовленный из красного дерева. Церковный зал был богато украшен изображениями библейских сцен, цветными витражами, различной христианской символикой.

В храме царил полумрак, лишь мерцание десятка свечей отбрасывало блики света на свод и стены.

Было безлюдно. Видимо, месса уже закончилась, и прихожане покинули дом божий. Тут недалеко от алтаря я заметила невысокую фигурку в длинной коричневой сутане. Но это был не отец Стефан, а какой-то молодой юноша. Церковный служка, подумалось мне. Я подошла к нему.

- Мир вам! – произнесла я нейтральное приветствие, не зная, как правильно обращаться к служителю церкви. – Не скажете, где отец Стефан?

- Святой отец недавно завершил мессу, сейчас молится в своей келье, - ответил мне служитель храма. – Если хотите, мисс Лидс, я его кликну.

Церковник знал, кто я такая – наверное, всю деревенскую паству помнил по именам.

- Да, будьте добры, передайте, что я пришла на исповедь.

Служка удалился куда-то внутрь храма, а я с замиранием сердца стала ожидать явления отца Стефана…

Глава 10

Высокая, сухая фигура священника, облаченного в длинную черную сутану, показалась в углу храма. Меня невольно передёрнуло от предстоящей встречи. Он приближался ко мне, и с каждым его шагом я чувствовала, как пристальный, суровый взгляд