— Ну и не верь, не заставляю. Моё же бабло, вот и рискну, — усмехнулся бородач, — А потом ещё ржать над вами буду. Ну, вздрогнули!

Ким залпом выпил — по пищеводу ударила огненная струя. Кореец едва удержал пойло в себе, нервно занюхав, а потом медленно разжевал липкий, чёрный хлеб. От запаха еды у него закружилась голова, и Ким закрыл глаза, чтобы не видеть, как другие едят. Просить еды он тоже не хотел — взять денег в долг стыда нет, но если ты просил в долг еду, значит ты на самом дне.

— Слышь, а ты где руку потерял? — спросил башкир.

— На войне, на Западе, — тихо сказал Ким.

Улыбки на лицах у троицы пропали. Они внимательно смотрели на корейца, ожидая продолжения.

— Я воевал в аэромобильной бригаде, — сказал Ким, — потом попал в плен, в лагерь Тубен Кама. Слыхали о таком? Та ещё душегубка, редко кто два месяца там выживал. Ну, мы, кто только в лагерь попал, решили не ждать, а сразу бежать. Нас там на строительство стен выгнали, вот мы и решили сбежать. Понимали, что в лагере шансов нет выжить, уж лучше от пули. Побег не удался, кого-то охрана подстрелила, остальных нашли с собаками. Рука — наказание за побег.

У Кима перехватило горло — у него перед глазами встали картины войны. Он помнил шум ветра, надрывный рёв двигателя, развернутую цепь из машин и его самого в снежной равнине, пытавшегося увидеть засаду казанских боевиков в маскхалатах. Вспомнил ночные разговоры у костра с братьями по оружию, ставших тогда роднее семьи.

— Ну ты извини, — сказал Бородач уважительно, — я тебе деньги точно отдам завтра. Ох, знал бы, что ты ветеран, не подвел бы. Давай, ещё налью.

Он подвинул к Киму хлеба и крикнул, чтобы принесли каши. Кореец благодарно кивнул и начал есть, иногда отодвигая тарелку и благодаря. Это был странный ритуал, принятый тут, на Юге — если тебя угощали, нужно было три раза отодвинуть тарелку, как будто ты не хочешь кушать, и только после уговоров есть дальше. У Кима поднялось настроение — он выиграл сегодняшний день в Сибае. Если он сегодня найдёт работу, значит, выиграет и завтрашний.

Ким провёл шесть лет в снежной кавалерии, прекрасных лет, пока не начал задавать вопросы. Однажды он поделился с Каримом, лучшим другом в отделении, что Уфа — это дьявольски несправедливый город. Карим, который оказался народником, привёл его в ячейку. Кореец прошёл все проверки, и началась его вторая жизнь. У него был талант механика и доступ к трофейному оружию казанских, так что он мог собрать для подполье оружие.

Ему нравилась новая подпольная жизнь. Люди тут были другие, живущие ради куда большего, чем сытое брюхо и теплая конура. Вот только плен разрушил планы.

После возвращения из плена, всё изменилось. Ему больше не доверяли в подполье, вся их ячейка была арестована. Его переправили в Туймазы, а потом в Кумертау — нищий город народников, находящийся в кольце блокады. Он, как и прежде чинил оружие, но куда важнее оказались боевые навыки. Ким начал готовить бойцов-народников, учить их стрельбе, ориентированию, засадам и бою с армейскими частями. Но когда он начал думать, что жизнь наладилась, его ждало назначение в Сибай.

* * *

Заводской гудок заставил дрожать стекла.

Посетители столовки быстрее застучали ложками и потянулись с пустой посудой к прилавку. Бородач помахал Киму на прощание и пошёл с толпой к воротам, ведущими в шахты. Кореец остался один в опустевшем зале — голову туманил хмель, и не хотелось никуда идти. Через несколько минут Клёцка выгнал его из столовой и закрыл за ним двери.

Над стенами города поднималось солнце. Ким постоял на площади, глядя на тех, кто не нашёл работу — они разбрелись по городку. Те, кто был посильнее, отправились к воротам: несколько копеек можно было получить, принеся в город дрова, которыми отапливались бараки. Почему те назывались палкой дров, он узнал от Гамир-абы. Оказалось, что палка дров — это хорошее бревно.

Ким решил пойти к воротам, ведущим во внутренний город, и попытать ещё раз счастья. Он понимал, что шансов особых нет, но решил, что хуже не будет. Ким постучал в дверь — распахнулось решетчатое окошко с незнакомым охранником. Ким разочарованно вздохнул, он надеялся, что там будет Искандер. Тот был единственным охранником, кого он знал в проклятом городе.

— Что нужно? — грубо спросил незнакомый охранник.

— Добрый день, уважаемый. Похоже, вышла накладка. Я механик. Меня пригласили из Кумертау, — сказал Ким уверенно. Он понимал, что это ни капли не убедит настороженного охранника в окошке — каждый второй приехавший в Сибай на заработки врал, что он врач или энергетик.

— Не смеши. Однорукий? — рассмеялся охранник. — Вали отсюда.

— Постой. Скажи, комендант не выходит во Внешний город? Может, получится с ним поговорить?

— Да что ему тут делать, — рассмеялся охранник и захлопнул окошко.

Ким отошёл от ворот и сел на бревно у стены одного из бараков. Хмель отступил, и он почувствовал, что у него совершенно нет сил. Мысли Кима опять вернулись к плену у ордынцев и ночному разговору с Василем. Кореец понимал, что сам был виноват — он дал Василю обильную почву для подозрений, когда решил геройствовать. Сейчас Киму оставалось надеяться только на крепость легенды. Он не сомневался — если законник позвонит в Кумертау, там подтвердят, что Ким действительно механик, а в Уфе подтвердят, что он был в армии и воевал на Западе.

Ким направился к опустевшему зданию администрации, перед которым осталось стоять пять человек. Один из них был мужчина из Белорецка, потерявший жену, — он был безучастен и тих. Ким встал рядом с ними — иногда днём можно было найти небольшую работу. Через час, когда Ким основательно замерз, к зданию вышел Клецка.

— Ну, кто палку дров принесёт? Денег не дам, но покормлю, — сказал он. Все пятеро, кроме Кима, без слов поднялись и направились к воротам.

— Эй, однорукий, а ты что, не пойдёшь? — окликнул его Клёцка.

Ким покачал головой.

— Не смогу, — сказал он с кашлем. — Может, другая работа есть?

— Есть, — рассмеялся Клёцка, — городской сортир нужно почистить. Возьмёшься? Работа грязная, но завтра весь день кормить буду. Ну и одежду дам и в душ потом пущу. У меня при столовке гостиница для торгового люда, там свой душ есть.

Ким выругался, колеблясь —