Оказалось, что увидеть другой район Погоржелице для них уже событие.

– Сколько тут всего понастроили! – удивлялся дедушка, неотрывно глядя на новые цеха и склады, – он словно очутился в городе, где не был уже лет пять.

– А туда я ездила на велосипеде во Власатице, – сказала бабушка, указывая на дорогу, тянущуюся вдоль фазаньей фермы.

Дед преподавал в средней школе, а бабушка учила первоклашек читать и писать. В последние годы перед пенсией она разъезжала на велосипеде по окрестным деревням, где замещала молодых учительниц, которые, едва взяв указку в руки, тут же отправлялись в декрет, и вместо них учила детей прописи: на восьмом месяце выводить букву В, а на девятом – Д.

Мы проехали по длинной насыпи между Мушовским и Вестоницким водохранилищами, а потом свернули с трассы и стали подниматься в гору вдоль виноградников. Сентябрь только начинался, гроздья дозревали, среди кустов трещали отпугиватели птиц, и возникало ощущение, будто мы оказались на поле боя. Я сбавил скорость, чтобы бабушка с дедом могли полюбоваться окрестностями.

– Известняковые отложения вторичного периода лежат здесь на более поздних третичных горных породах, – сообщил дед.

– Яник, тут так красиво! – воскликнула бабушка, которой не было никакого дела до вторичного известняка.

Дедушка верил в постоянство литосферных плит, взглядов и принципов, бабушка же ценила хрупкость: цветы в саду и деревенские первоклашки убедили ее в том, что прекрасное, как правило, недолговечно.

Мимо нас промчалось несколько мотоциклистов, уверенно восседавших на мощных драндулетах. На следующей развилке мы свернули налево, и вскоре перед нами открылся вид на восточные склоны Павловских гор и холмистую долину. Мы ехали настолько медленно, что нас обгоняли даже велосипедисты. Я включил аварийку, чтобы было понятно, что мы на экскурсии.

– Можешь где-нибудь здесь остановиться? – попросил дед.

Я съехал на дорожку из белого гравия, ведущую к виноградникам.

– Выйдем ненадолго?

– Пока просто стекла опусти, – ответил дедушка и сделал глубокий вдох, словно желая для начала привыкнуть к местному климату. – Наверное, та самая “палава”[28], – произнес он, не отрывая взгляда от гроздьев винограда. – Пойдем, Итушка, посмотрим поближе.

Я обошел машину, чтобы открыть им дверцы и помочь выйти. Бабушка с дедом с трудом выпрямились, и дед предложил бабушке руку, хотя поддерживать нужно было скорее его. Опираясь друг на друга, они заковыляли в сторону виноградника.

Дедушку, однако, больше всего интересовал ландшафт. Виноградники здесь резко уходили вниз, а вдали осколком зеркала сверкал восточный край водохранилища. Таким я помнил деда с самого детства: вот он стоит на горе и всматривается в пейзаж, то ли любуясь им, то ли замышляя передислокацию своих армий. Откуда-то снизу подул ветерок, встопорщив дедовы седые волосы. Бабушка прижалась к деду поплотнее, он же, вытянув свободную руку, на что-то указывал. То ли перечислял названия деревень, видневшихся вдали, то ли рассказывал о маневре австрийских войск перед битвой под Аустерлицем, то ли просто вспоминал о чем-то. Прислонившись к капоту машины, я смотрел на две фигуры: одна – высокая и стройная, другая – чуть пониже и слегка сгорбленная. Немного комичные и абсолютно реальные.

Я подумал о своей зеркалке на заднем сиденье. А еще о том, что самого главного глазами не увидишь. Затертые до дыр цитаты иногда оказываются самыми меткими, особенно если это Сент-Экзюпери. Я вдруг вспомнил, как однажды взял с собой на каникулы в Погоржелице “Южный почтовый”, и мы с дедушкой буквально вырывали книгу друг у друга из рук. Писатель-летчик – это было ему близко. Столь же близок был ему писатель-авантюрист, который охотится на львов в Африке, воюет с фашистами в Испании, а потом вместе с американскими отрядами отправляется освобождать Париж. Но вот его собственный сын-писатель был ему уже не так близок.

Бабушка с дедом еще какое-то время сопротивлялись ветру, но вскоре вернулись к машине.

– Я, пожалуй, сяду теперь сзади со своей супругой, – заявил дедушка.

Со своей супругой? Я убрал рюкзак с фотоаппаратом в багажник, чтобы освободить место, и помог двум голубкам усесться рядышком.

– Куда желаете, господа? – спросил я, обернувшись к ним.

– Ох, Яник, “москвич” у нас когда-то был, но вот чтоб собственный водитель… – отозвалась бабушка.

– Значит, через Павлов и вниз, к водохранилищу, – распорядился дед. – Джонни, можешь и дальше ехать на той же скорости?

Я снова включил аварийку, стараясь не разгоняться больше двадцати, хотя правая нога так и норовила нажать на газ. Мы миновали гору Девин; впереди на вершине показались руины замка. Узкое шоссе, пролегавшее между кустами и виноградниками, ползло вниз – и вдруг нашим глазам открылась живописная панорама. Мы медленно проехали через Павлов, а потом, спустя несколько поворотов, оказались внизу, на берегу Новомлынского водохранилища.

Прежде дедушка пустился бы в рассуждения о том, нужно ли было затоплять местные пойменные леса, вспомнил бы об ушедшей под воду деревне Мушов, от которой остался только остров с церквушкой. Теперь же я в зеркале заднего вида наблюдал за тем, как он сидит, поджав тонкие губы, со взглядом, полным горькой настойчивости.

Дорога вдоль берега была вся залатана. Мы дотащились до Долни-Вестонице, и я приготовился услышать что-нибудь о Кареле Абсолоне и Йозефе Сейдле, обнаруживших Вестоницкую Венеру. Но сейчас для дедушки даже этой палеолитической матроны – и той не существовало, хотя он полвека рассказывал о ней школьникам.

Я припарковался на насыпи, разделяющей Вестоницкое и Новомлынское водохранилища. Опускался вечер, и над водой носились тысячи птиц. Кто как не дедушка мог бы объяснить, что сюда на зимовку перебираются с севера гуси, утки, гоголи, поганки и даже гагары. Я не знал, кто из них когда сюда прилетает, а главное, не отличал их друг от дружки (впрочем, для перелетных птиц время еще не пришло); я распознал только чаек и, кажется, крачек, круживших над насыпью. Посреди водохранилища торчало несколько сухих деревьев – последние могикане пойменного леса, исчезнувшего под водой. Некоторые из них были облеплены птицами, по неясной команде поднимавшимися в воздух и вновь опускавшимися на засохшие сучья, словно дерево было намагничено, а птицы были с железными сердцами и могли только ненадолго отлепиться от своего насеста, да и то с большим трудом.

– Господи, – прошептал дедушка, и я заметил в зеркало, как заблестели у него глаза.

– Господи Боже, – повторил он, пока бабушка нащупывала его руку.

Я снова опустил стекла, вопли чаек усилились, в машину прокрался ветер. Слева от нас, над Вестоницким водохранилищем, солнце резко садилось, и его косые лучи отражались от водной глади так, что на нее невозможно было смотреть. Но справа то же самое солнце все еще окутывало Новомлынское водохранилище теплой желтизной, словно источая липкий мед.

– Итушка, это же наш последний раз, – прошептал