и спокойной жестикуляцией. Но глаза… Такое ощущение, что даже стоя на ярком августовском солнце он оставался в тени. Словно лучи боялись его взгляда и обходили стороной, «во избежание», говоря его же языком. Эх, и надо же было мне так влипнуть.

— А чего раньше инвестировать не начал, Дим?, — ох уж мне эти разговоры по душам со мгновенным проходом в партер в плане личных границ.

— Да как-то не складывалось раньше. Только соберусь, бывало, разжиться золотишком, акциями или долями в предприятиях, так то подошва на ботинке отвалится, то бумага туалетная или паста зубная закончатся, то масло в машине менять надо. А недавно получилось нечаянно разбогатеть — вот и взялся сразу же, — видимо, предельная честность с первым встречным — это мой крест.

— Слышал, как же. Поздравляю с выигрышем!, — и он протянул мне руку, которую я пожал, второй раз за сегодня. Теплее она не стала, и мягче тоже, — И что сделал в первую очередь?

— Налоги заплатил, — скучно ответил я.

— Это правильно, это — молодец. Коллеги сообщали — у тебя настоящий талант к инвестированию. Такая прибыль за несколько недель — событие нерядовое, сам понимаешь. — Ну вот, начинается. Фразу Суворова можно было услышать так: «мы все твои деньги видим, внимательно считаем, и если будет команда — заберем». Меня охватило жгучее желание заказать билеты на самолет и вернуться в кафе-музей «Арарат», к гостеприимному Самвелу. Но жаба и внутренний реалист в один голос заявили, что денег не отдадут.

— Это вообще не ко мне разговор, я в этих цифрах ничего не понимаю и путаюсь. Мне с финансовым поверенным повезло — золотой парень в прямом смысле слова. Хотя и Оксфорд заканчивал, но вполне толковый оказался. Он мне пробовал пару раз на пальцах объяснять, как там оно все работает, но отчаялся и бросил. Иногда только суммы какие-то передает, как радио «Маяк» — сигналы точного времени. Прослушайте, говорит, Дмитрий Михайлович, ваш баланс, — я прекрасно понимал, что с этим человеком дурачка включать опасно и глупо, потому что есть все шансы потом уже не выключить. Но проблема была в том, что я опять говорил чистейшую правду. В надежде заполучить хоть кратенькую паузу в этой беседе, я достал сигарету из пачки и прикурил. И тут из тоннеля стали выходить люди, на лицах которых была такая яркая гамма положительных эмоций, что и не передать. Изумление, восторг, ликование — что угодно. Донельзя довольный Второв подошел к нам:

— Это невероятно, ребята! Там настоящий зал, отделанный старицким мрамором. Фактически он — известняк, конечно, но называют то так, то так. Работа изумительная, сохранность просто неописуемая! Пришлю сюда энтузиастов из РАН — слюнями весь зал зальют!, — я впервые видел его таким эмоциональным. Он даже как-будто помолодел на глазах — вот что значит, получать искреннее удовольствие от любимого дела.

— Кроме зала-то что нашли, Миш? — будто бы совершенно ненавязчиво поинтересовался Александр Васильевич.

— Да вот, глядите!, — и серый кардинал, владелец всего, чего только можно и наверняка нельзя, чуть не подпрыгнул, доставая смартфон. Показывая нам фотографии в галерее, он сопровождал их такими же эмоциональными комментариями. Да, там было от чего прийти в ажиотаж. Отдельный приступ восторга у него вызвали записи, обнаруженные в одном из киотов, такой специальной полочке, куда ставили иконы или свечи. Это оказалась опись или, скорее, книга складского учета, в которой древний материально-ответственный сотрудник князя скрупулезно расписывал, что пришло, что ушло, когда, куда и кому. Даже на мой дилетантский взгляд — цены находке не было. Такие записи, чудом дошедшие до наших времен, могут поменять все представление об экономике и политике той давней поры. Ведь зная, кому и сколько ушло денег, можно предположить, за что именно. Словом, находка оказалась поистине фантастической.

— Дим, а ты свою долю как хочешь получить, находками или деньгами? — неожиданно обратился ко мне Второв. Я оторопело уставился на него:

— Какую долю?

— Твою, в кладе, — размеренно, как тупому, пояснил старик, — мы тут все, конечно, любим приключения, тайны и яркие эмоции, но и деньги считать тоже умеем, — тут почему-то утвердительно кивнул Суворов. Ну, в том, что у него есть, кому считать чужие деньги, я не сомневался ни грамма. А дед продолжал:

— Обычно мы «на берегу» договариваемся об условиях. Каждый может выбрать долю соразмерно вложениям, ознакомиться с результатами оценки найденного. И либо оставить себе что-то из обнаруженного, либо получить денежный эквивалент. И — да, у участников право преимущественного выкупа. Если ты хочешь что-то из находок продать — сперва нужно предложить участникам экспедиции. Из-за того, что тебя пригласил я, ты имеешь право на половину моей доли. Поэтому смело рассчитывай на десять процентов. Там одних монет золотых — подвода целая стоит в углу, наверняка не меньше тонны. Так что, считай, центнер золота у тебя уже в кармане!, — как-то даже весело сообщил мне Михаил Иванович. И подмигнул хитро.

«Да твою-у-у-у ж ма-а-ать!» — завыл внутренний фаталист голосом Эрика Картмана из «Южного парка». А реалист внимательно смотрел на Суворова. И думал о том, что если я сейчас стал богаче на центнер, то товарищ директор — на два. И мне крайне неудачно выпало присутствовать при этом судьбоносном событии. Да еще и узнать, что у них такие покатушки за историческими ценностями в порядке вещей.

— А можно мне просто одну вещь в качестве сувенира взять? — робко поинтересовался я.

— Можно и ни одной не брать, Дима. Ты — альтруист?, — предположил он ровно тем же самым тоном, что и сенатор не так давно, с легкой грустью и сожалением. В тот день меня едва не охарактеризовал предельно исчерпывающе Головин, но вовремя исправился. А я вот все никак не исправлюсь.

— Никак не отрастут новые нейронные цепочки, продолжается извечная беда российской интеллигенции — она боится денег, потому что совершенно не умеет ими пользоваться. Виноват, господа. Могу ли я рассчитывать на один предмет на выбор? — уточнил я, почти исправившись.

— Можешь, конечно. Но если этот предмет окажется сундуком с золотыми украшениями — вычтем стоимость из твоей доли, — с довольной улыбкой кивнул Второв. Как будто получил удовольствие от того, что совратил невинного меня презренным металлом. Или от того, что я наконец-то начал думать не идеалами, а головой.

Из тоннеля к тому времени высыпали уже