— Я так понимаю, будет очень интересно и познавательно, — с радостью согласился Гиммлер. — Где еще испытывать действия магии, как не на древнем кладбище? — риторически произнес он. — Далеко идти?

— Нет, герр рейхсфюрер, оно совсем рядом — в конце замкового парка, — степенно ответствовал бригадефюрер.

Но Левину было отлично видно, как старик Вайстор просто сгорает от нетерпения, зажав в трясущейся руке, украшенной старческими пигментными пятнами склянку со светящейся жидкостью. Ведь, возможно, сегодня сбудется мечта целых одиннадцати поколений семейства Виллигутов — овладеть, наконец, колдовской силой, которая на протяжении столетий никак не давалась им в руки.

— Тогда чего мы ждем? — Гиммлер тоже сгорал от нетерпения, но даже этого не скрывал.

В такие моменты он становился жутко суетливым и нервным донельзя. И если его чаяния не оправдывались, то лучше было бы не попадаться ему под горячую — это могло очень плохо закончиться. Скольким ученым рейхсфюрер таким образом сломал не только карьеру, но и саму жизнь, было не сосчитать.

И Левин с Виллигутом это прекрасно понимали, осознавая, что сегодня для них может закончиться всё хорошее. А, возможно, и плохое тоже. Несмотря на кажущуюся внешность этакого добрячка, рейхсфюрер Гиммлер был страшным человеком. Наверное, одним из самых безжалостных и бессердечных во всем Третьем рейхе.

— И, кстати, Карл, чего ты ко мне так официально — «герр рейхсфюрер»? Разве мы с тобой не камрады? Разве не мы с тобой придумали правила нашего «Черного Ордена»[1]? Вне службы в СС все равны! Это же не официальный приём в Рейхстаге, а наша «маленькая инициатива» на поприще поиска всего нового в «заветах древних». Так что расслабься, Карл! — И Гиммлер совершенно по-приятельски хлопнул старого бригадефюрера по плечу.

— Спасибо, Генрих! — Старик широко улыбнулся, так что дряблая кожа на его щеках пошла глубокими морщинами, которые до этого были почти незаметны. — Конечно мы камрады! А как же иначе?

Однако, профессор подметил, что как бы не пытался показывать радость старик, улыбается он весьма натужно. Ведь никто не знает, ни он, ни тем более рейхсфюрер, как сработает на Виллигуте «сыворотка магии».

Ведь никто до них и не пытался выделить из человеческой крови ту самую пресловутую «искру» — мизерную частицу «первоогня творения». Возможно, что вся работа, на которую были затрачены просто чудовищные ресурсы, закончится провалом. И не только материального и интеллектуального плана, но еще и человеческих жизней. Помимо замученных узников концлагерей, в результате этих чудовищных опытов по той или иной причине погибло несколько друзей профессора — из числа его коллег и учеников. Никогда еще Рудольф не терял столько близких ему людей за столь короткое время.

Следом за стариком гости прошли длинной анфиладой, ведущей в левое крыло древнего замка. Левин, раньше часто бывавший в родовом поместье Виллигутов, заметил, что на сегодняшний день замок пребывает в весьма неухоженном состоянии.

Большая часть челяди и слуг, куда-то разбежалась. В углах скопилась пыль, на рамах некоторых картин и на высоком потолке можно было заметить колышущуюся от сквозняка паутину. Даже невооруженным глазом было видно, что старик испытывает острую нехватку средств на содержание древней вотчины, если вообще не влачит жалкое существование.

После того, как решением всемогущего рейхсфюрера его отправили в отставку, уволив со всех занимаемых постов и отлучив от общения с верхушкой Третьего рейха, из которой хитрый старикан всевозможными путями тянул необходимые средства для содержания поместья, всё вокруг стало быстро приходить в упадок.

И пусть сейчас это еще не слишком бросается в глаза, но через несколько лет разруха станет видна даже невооруженном взглядом. И если сейчас старику не удастся доказать рейхсфюреру, что все его «сказочки» имеют под собой реальную основу, ему конец. Даже если на старика не обрушится гнев всесильно рейхсминистра, безденежье его окончательно доконает.

Большой и некогда ухоженный сад сейчас тоже представлял собой печальное зрелище. Заросшие сорной травой газоны топорщились неопрятными метёлками репейника и полыни, вымахавшей едва ли не под стать иным деревьям.

Парковая аллея, некогда щедро и аккуратно посыпанная просеянным песком, ныне ощетинилась вылезшими из земли вездесущими корнями и покрылась ямами, выбитыми обильными дождями, пролившимися на бывшую территорию Австро-Венгрии этим летом.

Да и сами деревья за прошедшие годы основательно разрослись, лишенные твердой руки садовника. Местами сад превратился в непроходимую дикую чащобу, вставшую по обеим сторонам от аллеи настоящей зеленой стеной. Теперь, чтобы навести здесь порядок, потребуются значительные усилия, и целая бригада садовников. А для этого нужны средства, которых у Карла не будет, если сегодняшний эксперимент с треском провалится. Да и без треска тоже.

Наконец, в конце запущенного сада показалась каменная ограда родового кладбища Виллигутов. Карл привычно направился к распахнутым настежь воротам погоста, который, похоже, тоже находился в таком же критическом состоянии, как и все поместье.

Сторож, который как помнил Рудольф, всегда встречал их у ворот, тоже отсутствовал. То ли был разжалован из-за отсутствия средств у бригадефюрера, то ли просто помер — он, на непредвзятый взгляд профессора, был в весьма преклонном возрасте. А нового нанять было, по всей видимости, не на что.

Зайдя на территорию «вселенской скорби и вечного покоя», Виллигут повел высокопоставленных камрадов из СС вдоль древних могил его предков по мощеной диким камнем «тропе». Причем эта тропа вела не к центральной части кладбища, где виднелись монументальные надгробные памятники, которые легко могли поспорить с иными могилами европейских монарших семейств, а куда-то в самый дальний и неприметный угол родового погоста.

Когда искусные творения средневековых мастеров сменились на обычные каменные плиты, непритязательные на вид, покрытые мхом и наполовину вросшие в землю, Виллигут остановился у маленького и неприметного склепа, сложенного без особых изысков из больших замшелых каменных блоков.

Вход в последний приют какого-то древнего родича старика перегораживала массивная деревянная дверь, местами изъеденная древоточцами и проклепанная проржавевшими полосами кованного вручную металла. Даже невооруженным взглядом было видно оставленные на металле следы тяжелого молота кузнеца.

Эпитафия, выбитая над самым входом в склеп, частично заросла мхом, а частично была сбита варварским способом — просто раздолблена вдрызг ударами какого-то тяжелого и тупого предмета. Кто-то явно не хотел, чтобы потомки старика получили это послание из прошлого.

Но остаток надписи Рудольф все-таки умудрился прочитать, хоть она была и выполнена на каком-то особо архаичном диалекте германского языка. Вырванный из контекста кусок эпитафии гласил: «…путь они удавятся и обосрутся от страха…».

«Недурственное послание потомкам, — мысленно усмехнулся Рудольф, „расшифровав“ древнюю надпись. — А это