Шрифт:
Закладка:
Прикрытие, которое я должен был обеспечить Эрлу, подвергнется тщательному анализу. Равно как и я сам. С этим ничего не поделаешь. Наше предприятие не только его детище, но и мое, и, поскольку ему нельзя доверить защиту наших интересов, мне придется взять это дело на себя.
Эрла, судя по всему, вовсе не прельщала перспектива вернуться к своим макулатурным журналам, издаваемым увязшей в долгах конторой, которая выкручивалась за счет обещаний, угроз, поддельных чеков или чистого везения. Об этом он даже думать не хотел. А я думал. Эрл нюхом улавливал настроения читающей публики, и эта его способность была гораздо важней, чем поступавшие в банки суммы. Правда, наряду с такой проницательностью у него бывали и капризы, и колебания, и слабости в философских рассуждениях, и даже чувство юмора, которое он нередко проявлял и по отношению ко мне. Все его качества служили определенным целям на деловых совещаниях или общественных сборищах, но теперь они не годились.
В случае необходимости, если положение слишком обострится и Эрл будет не в состоянии ничего сделать, я смогу частично взять огонь на себя. Могу и такое себе позволить. Один из наших сотрудников, Эмори Мафферсон, звонил мне домой как раз в то время, когда Эрл позволил себе эту чертову вспышку ярости, которая теперь так дорого ему обходится. Так что алиби будет вполне надежным.
Самая серьезная проблема, как ни крути, — все тот же большой вопросительный знак относительно того незнакомца. Никто из тех, кто знает Эрла в лицо, не видел его с той минуты, как он ушел со званого обеда. В десятый раз я спросил Эрла:
— Так ничто в этом человеке не показалось вам знакомым?
— К сожалению, нет. Он стоял в темной части улицы. Фонарь был за его спиной.
— И вы не можете сказать, узнал он вас или нет?
— Не могу. Однако я-то стоял у ярко освещенного подъезда. Если он знает меня, он меня узнал.
Я опять начал вертеть эту проблему так и этак.
— Или же он сможет опознать вас, — заключил я, — когда увидит вашу фотографию в газетах, ведь вы окажетесь в числе допрашиваемых. Скорей всего. И мы, наверное, должны постараться, чтобы фотографии были не очень разборчивыми. Но мне хочется иметь хоть какую-то ниточку в этой головоломке как можно скорей. Чтобы было за что уцепиться, если дело осложнится. Так, чтобы мы шли на полкорпуса впереди всех, в том числе и полиции.
Я знал только, что, по словам Полин, этого человека зовут Джордж Честер. Может, это и настоящее его имя, хотя для того, кто знает Полин, такое предположение слишком невероятно, к тому же Джордж Честер не значится по телефонной книге ни в одном из пяти районов Нью-Йорка, ни в пригородах. Полин сказала, что он занимается рекламой. Это ничего не дает. Кто в наше время ею не занимается?
Они в тот вечер заходили в заведение некоего Гила на Третьей авеню, и Полин почему-то назвала эту забегаловку археологическим музеем. Это похоже на правду. Найти такое заведение не составит труда.
А еще они заходили в антикварную лавку на Третьей авеню, и там незнакомец купил картину, перебив ее у какой-то женщины, которая, судя по всему, случайно зашла в лавку в то время, когда они там находились. Нетрудно будет найти лавку и вытянуть кое-что из ее владельца. На картине изображены две руки. Ее название или сюжет — что-то насчет Иуды. Художник — некий Паттерсон. Полотно выглядело так, словно его вытащили из мусорной урны. Потом они зашли в коктейль-бар Ван-Барта. И там будет нетрудно узнать что-нибудь об этом типе. Картину он наверняка забрал домой. Может, даже расплатился за нее чеком.
Как бы там ни было, антикварная лавка представлялась верным шансом. Конечно, там шел обычный пустой разговор о картинах. Но даже если владелец не знал ни мужчину, ни женщину, своих возможных покупателей, он, должно быть, слышал достаточно, чтобы дать нам какие-то сведения об исполнителе интересующей нас роли. Сам по себе факт, что он зашел в лавочку и купил именно эту вещь, место которой, судя по ее состоянию, было на свалке, как-то характеризует нашего свидетеля. Поэтому я спросил:
— Кто, по-вашему, мог купить такую рухлядь в захудалой лавчонке?
— Не знаю. Черт побери, я мог бы сделать это сам, если бы мне пришла в голову такая причуда.
— Ну, я-то от этого далек. Но есть другая ниточка. Можно заняться художником. Возможно, кое-что о нем найдется в нашей картотеке. Возможно, человек, которого мы ищем, большой поклонник этого художника, кто бы он ни был. Мы можем найти этого Паттерсона, и он расскажет нам все об этой картине. Две руки. Нечто вполне конкретное. В городе могут быть тысячи, миллионы картин, но, когда вы займетесь именно этой, наверняка найдется кто-нибудь, не считая гения, который ее создал, кто видел ее и мог бы опознать по описанию. А тогда мы сможем проследить ее путь вплоть до нынешнего владельца.
К этому времени Эрл уже вышел из шока. Он смотрел, двигался, говорил и думал почти что в естественной для себя манере.
— А как вы собираетесь добраться до этого человека раньше, чем это сделает полиция? — спросил он.
— А для чего мы держим две тысячи человек?
— Да, конечно. Но не получится ли так в конце концов, что мы сами навлечем подозрение на себя?
Однако я уже подумал о том, как привлечь нашу организацию к делу, никак не связывая это со смертью Полин.
— Нет. Я знаю, как избежать этого.
Он задумался на какое-то время. Потом сказал:
— А зачем вам надо влезать в это дело? Зачем подставлять свою шею? Дело-то серьезное.
Я настолько хорошо его знал, что мог бы предсказать, что он выскажет эту мысль и какими именно словами.
— Разве я не делал ничего подобного раньше?
— Да. Я знаю. Только у меня странная манера вознаграждать такую дружбу. Я просто требую еще больше. Больше риска. Больше самопожертвования.
— Обо мне не беспокойтесь. Опасность грозит не мне, а вам.
— Надеюсь, вам ничто не угрожает. Но вы подвергнете себя опасности, создавая мне алиби и ведя розыск этого самого неизвестного свидетеля.
— Не я буду возглавлять розыск. Для этого нужен кто-то другой. А я останусь в тени. — Я знал, что больше всего мороки будет с самим Эрлом. И лучше всего договориться с ним прямо сейчас. — Прежде всего я хочу, чтобы вы в этом розыске никакого участия не принимали,
