от минуты к минуте. Тянуло смрадом горелой резины, солярки и обожженной человеческой плоти. Кругом крики, рукопашные схватки, разрывы снарядов… То и дело мимо проносились отдельные танки, зачастую объятые пламенем. Откуда ни возьмись в дыму появлялись группы солдат – то немецких, то своих. Кричали и стреляли на ходу.

Алексей поискал в дыму глазами Омаева. Пулемет не стрелял. «Убит? Ранен? А что с танком?» Но тут неподалеку от позиции танкиста рванули одна за другой две гранаты, и тут же из его воронки злобно начал бить пулемет. Попадали темные фигуры. «Жив! Молодец, Руслан!»

– Немцы! – закричал раненый танкист, пытаясь поднять левой рукой автомат.

Бабенко пригнулся, выставив наган и прикрыв своим телом обожженного танкиста. Соколов отпрянул к другой стороне воронки, поднимая автомат. Немцев было много, больше десятка человек. Перепачканные в земле, с закопченными руками и лицами, с кровью на одежде, они выскочили из дыма с бешеными полоумными глазами. Алексей дал длинную очередь, свалил несколько гитлеровцев. Диск опустел. Фашисты вскинули автоматы, но расстрелять советских танкистов они не успели – за их спинами полыхнул взрыв. Двоих убило осколками и взрывной волной, четверых или пятерых отшвырнуло прямо в воронку. Раненый танкист закричал, когда кто-то упал на него, задев ногой страшную рану. Танкист из спасенного экипажа и Бабенко схватились с немцами и покатились по рыхлой земле.

Соколов ударил прикладом автомата ближайшего фашиста по голове, но оружие только скользнуло по металлу. Однако удар был силен и чуть оглушил врага. С размаху Соколов нанес еще один удар, теперь уже в лицо. Немец, захлебываясь кровью и крича от боли, упал, схватившись руками за разбитые хрящи лица.

Сбоку на лейтенанта навалился еще один немецкий солдат, сжимавший в руке штык. Алексей успел перехватить его вооруженную руку и другой рукой вцепился в воротник вражеского мундира. Они хрипели и катались по земле, каждый пытался оказаться сверху и схватить противника за горло. Немец давил и давил рукой с клинком… Еще немного, силы покинут Соколова, и сталь вонзится ему в шею. Вложив в рывок остатки сил, лейтенант оттолкнул немца и умудрился ударить его коленом в пах. Он все же отвел от себя руку со штыком, и клинок вонзился в землю возле его головы. Смерть была близка, сталь холодила щеку, враг хрипел в лицо, будто пытался схватить зубами за горло. Ничего человеческого уже не существовало. Два зверя сцепились и не могли оторваться друг от друга, один должен был убить другого, иного исхода не существовало. Алексей опустил воротник вражеского мундира и ударил тычком пальцев немцу в глаза. Он вложил в этот удар всю свою ненависть, все свое желание выжить и победить. На лицо ему брызнула кровь, немец закричал, и Соколов опять оттолкнул его от себя. Еще миг, и он перевернулся, оказавшись на фашистском солдате. Обеими руками Алексей схватил его руку со штыком, направил острие ему в горло и навалился всем телом. Захрипевший немец забился под ним, но Алексей все давил и давил, чувствуя хруст, с которым сталь входит в тело его врага.

Рядом прошел на большой скорости танк, снова раздался взрыв, и на Соколова обрушилась рыхлая земля с мелким камнем. Оглушенный, он поднялся на ноги, глядя на убитого немца, на его засыпанное землей окровавленное лицо, на почерневший рот, в котором земля смешалась с кровью. В воронке лежал тот самый танкист с перебитой рукой. Он сжимал пальцами автомат и смотрел в небо мертвыми глазами. Второй танкист добивал прикладом немца.

Еще двое боролись чуть в стороне. Соколов видел худую спину немца, его костлявые лопатки под мундиром и напряженное от прилившей крови лицо Бабенко. Немец душил танкиста, и тот ничего не мог сделать. Соколов выдернул штык из горла убитого немца, шатаясь, подошел к душившему Бабенко и двумя руками вонзил клинок ему под лопатку. Лейтенант упал, а на него свалился убитый немец.

А танки все шли и шли. И дрожала земля.

А потом появилось лицо Семена Михайловича. Он тряс Алексея за плечо и кричал:

– Наши пошли в наступление! Наши пошли, Леша!

Соколов сидел, пил из фляжки теплую противную воду и пытался откашляться. Горло горело от пыли и дыма. Логунов и Бочкин натягивали гусеницу. Омаев хмуро укладывал в брезентовый мешок опустевшие пулеметные диски. Мимо шли танки и грузовик с пехотой. Они преследовали врага, гнали его на юго-запад. Поднявшись на ноги, Соколов полил на голову из фляжки и растер воду по лицу. Все поле от реки до леса на севере было забито брошенной, сгоревшей и подбитой техникой. Немецкие танки стояли вперемежку с советскими. Много потеряли танков, очень много. Но и враг утратил немало. И что самое главное, он не прошел. Его остановили и погнали назад. И ясно даже младенцу, что после таких потерь перейти к крупномасштабному наступлению гитлеровцы не смогут.

– Вот я и остался один.

Соколов бросил шлемофон на стол и уселся на лавку в добротном блиндаже напротив комбата. Язычок пламени свечи на светильнике, сделанном из снарядной гильзы, затрепетал, забился, и по стенам понеслись фантастические тени. Никитин посмотрел на стопку бланков «формы 4»[2], лежавшую на самодельном столе из струганых досок, пододвинул ее к себе и прикрыл двумя руками.

– Ты не один, – покачал майор головой. – Одни остались те, кто получит извещение. А ты пополнишься матчастью, людьми – и вперед! Понимаешь? Только вперед! А они останутся лежать – и до конца войны, и после войны. Я вот любой документ могу подписать, не задумываясь, машинально, по привычке. Но этот… Каждый раз рука наливается свинцом, поднять не могу. С одной стороны, я понимаю, что это война, что я Родину защищаю, что все это неизбежно. Меня ведь готовили для этого, учили. А с другой стороны, привыкнуть посылать людей на смерть нельзя. Каждый солдат тебе как сын родной, хоть порой и старше тебя по возрасту.

– Танкисты вас батей зовут между собой, – грустно улыбнулся Соколов. – Наверное, именно потому, что понимают вашу заботу.

– Знаю, – вздохнул Никитин и посмотрел на наручные часы. – Максимов меня беспокоит.

Старший лейтенант Максимов был командиром первой роты батальона. И утром, едва небо стало светлеть, его танковая рота ушла на поддержку стрелкового полка.

Наступление после 12 июля развивалось на разных участках фронта по-разному. Где-то немцев отбросить не удалось, а где-то контрнаступление развивалось очень активно. Фашистов гнали, преследовали, не давая закрепиться на новых рубежах.

За эти дни, после сражения под Прохоровкой, Алексей понял, почему на поле боя оставалось мало