– Кто бы он ни был, мне дела нет до его положения в обществе, – промолвила Агнесса. – Я лишь молюсь о его душе.

«Да-да, – пробормотала старуха себе под нос, искоса поглядывая на девицу, старательно перебиравшую цветы. – Может быть, он захочет познакомиться с тобой поближе».

– А ты с тех пор с ним не виделась? – спросила Джокунда.

– Милая Джокунда, я встретила его вот только прошлым вечером.

– И то правда. Ну, хорошо, дитя, думай о нем поменьше. Мужчины – сущие демоны, а уж в наши времена – и говорить нечего: похитят хорошенькую девицу, как лис – цыпленка, и глазом не моргнут.

– Мне кажется, он не похож на злодея, Джокунда, вот только вид он имел горделивый и печальный. Не знаю, что может опечалить богатого красивого молодого человека, но в душе я чувствую, что он несчастлив. Мать Тереза говорит, что те, у кого нет другого средства, кроме молитвы, могут обратить принцев в истинную веру, сами того не зная.

– Что ж, быть может, и так, – откликнулась Джокунда тем же тоном, каким преуспевающие профессора богословия часто подтверждают те же непреложные мнения в наши дни. – Видала я в свое время немало таких молодчиков, и, судя по тому, что они творили, у них на родине мало кто за них молился.

Агнесса наклонилась и принялась в задумчивости рвать пригоршни плауна, зеленого и воздушного, в изобилии росшего с одного бока мраморного фриза, на котором она сидела, и так невольно обнажила обломок белого мрамора, до того скрытый пышной травой. Глазам их предстал сколок римского саркофага: итальянская земля нередко исторгала из своих недр такие древности, напоминавшие о давно ушедших днях. Агнесса нагнулась ниже, разбирая таинственную надпись: «Dis manibus»[13], начертанную древнеримскими буквами.

– Благослови тебя Господь, дитя! Уж я ли таких не перевидала, – сказала Джокунда. – Это могила какого-то древнего язычника, и он уже сотни лет как горит в аду.

– В аду? – опечаленно переспросила Агнесса.

– Конечно, – заверила Джокунда. – А где же им еще быть? И поделом, так им и надо, сборищу грешников да злодеев.

– О Джокунда, какие страсти, неужели они и вправду столько лет томятся в аду?

– И конца-краю их мукам не видать, – заключила Джокунда.

Агнесса прерывисто вздохнула и, взглянув на золотистое небо, изливавшее на землю потоки яркого света сквозь трепетные кроны апельсиновых и жасминовых деревьев, подумала: «Неужели этот мир, прекрасный и безмятежный, может спокойно существовать над такой бездной?»

– О Джокунда! – произнесла она. – В это даже поверить страшно! Как же случилось, что они исповедовали язычество, родились язычниками и даже не слыхали об истинной церкви?

– А вот так и случилось, – отвечала Джокунда, продолжая усердно прясть, – да только не моего ума это дело; мое дело – спасать мою собственную душу, я за тем и в монастырь пошла. Всем святым ведомо, мне поначалу здесь очень скучно показалось, я ведь привыкла туда-сюда разъезжать со своим стариком да с мальчишками, а потом как взялась за монастырское хозяйство, да за покупки провизии, да за варку варенья, да за одно, да за другое, тут уж мне полегчало, хвала святой Агнессе!

Агнесса отрешенно, неотрывно глядела на старуху, увлеченную рассказом, своими большими, темными, широко открытыми глазами, которые постепенно, как это нередко бывало, приняли задумчивое, таинственное выражение.

– Ах! Неужели святые над ними не смилостивятся? – спросила она. – А потом, что, если какой-нибудь христианин согласится носить власяницу, спать на голых камнях, страдать много лет, может быть, ему и удастся тогда спасти кого-нибудь из язычников?

– Да уж, незавидная судьба им выпала, – откликнулась Джокунда, – но что толку о них сокрушаться? Старый отец Ансельмо однажды сказал нам в одной из своих проповедей, что Господу угодно, чтобы святые радовались карам, постигшим язычников и еретиков, и поведал нам об одном великом святом, который почему-то стал горевать из-за того, что один язычник, книги которого он любил когда-то, попал в ад, – и вот принялся он поститься и молиться и не желал отступить от своего, пока не вызволит этого язычника из ада.

– И что же, он его спас?! – воскликнула Агнесса, всплеснув в восторге руками.

– Да, но Господь повелел ему никогда больше не брать язычников под свою защиту и поразил его немотой, дабы ниспослать ему намек, так сказать. Да что там говорить, отец Ансельмо уверял, что даже из чистилища спасти душу не так-то просто. Он поведал нам об одной монахине святой жизни, которая провела девять лет в посте и молитве за душу своего принца, убитого на дуэли, а потом ей предстало видение, что он лишь совсем чуть-чуть приподнялся над языками пламени, и тогда она взмолилась к Господу, прося забрать ее жизнь и взамен даровать спасение ее принцу, но она умерла, так и не искупив до конца его грехи. Вспомню эти истории и призадумаюсь: Господь не смилуется надо мной, бедной старой грешницей, мне не дано будет спастись, если я не приложу к этому все силы, – хотя ведь, по правде говоря, и монахини не все спасаются. Когда-то видела я в Пизе, на кладбище Кампо-Санто, большую картину, изображающую Страшный суд, и на ней были представлены и аббатисы, и монахини, и монахи, и епископы, которых черти утаскивали прямо в адское пламя.

– О Джокунда, сколь оно, наверное, ужасно, это адское пламя!

– Да, – промолвила Джокунда. – Отец Ансельмо говорил, что адский огонь нисколько не похож на тот, который мы знаем на земле, который согревает нас и на котором мы готовим еду. Адский огонь для того и создан, чтобы терзать тело и душу, а не для чего иного. Помню, отец Ансельмо поведал нам одну историю об адском-то пламени. Жила-была одна старуха-герцогиня в великолепном старинном замке, а была она надменная, горделивая, злая, каких поискать. И вот сын ее привел в замок прекрасную молодую невестку, и старая герцогиня преисполнилась к ней ревности и зависти, потому что, видишь ли, никак не хотела уступать ей место хозяйки дома, и старинные фамильные драгоценности, и всякие прекрасные вещи. И вот однажды, когда бедняжка, молодая ее невестка, облачилась в наряд из старинных фамильных кружев, старая ведьма взяла да и подожгла их!

– Какой ужас! – воскликнула Агнесса.

– А когда молодая герцогиня, пронзительно вскричав, заметалась в муках, старая карга подскочила к ней и сорвала жемчужные четки, которые та носила, боясь, как бы огонь их не повредил.

– Матерь Божья! Неужели вправду так все и было?

– Что ж, увидишь, как она поплатилась за свое злодейство. Четки