– Моя дорогая Люсьена, в каждом из этих пудингов смерть.

– Фридочка, вот ты приготовила эти пудинги, а могла бы давно вернуться в Мексику! Не хочешь оставлять Диего?

– Хочу, чтобы он со мной вернулся! Когда этот hijo de puta Рокфеллер отстранил Диего от mural, я сказала себе: нет худа без добра, мы выберемся наконец-то из этой Гринголандии! Но не тут-то было. Диего всегда найдет веские причины, чтобы остаться: сейчас он закончит фреску в Новой школе рабочих и найдет очередной проект, очередную отговорку. Похожее уже было в Москве: его заподозрили в антисоветских взглядах и выслали из страны, у Диего сердце чуть не разорвалось.

– Из Москвы?

Да, в 1927 году Диего приехал в СССР и прожил там почти год. Его пригласили на десятую годовщину Октябрьской революции, поскольку он был представителем делегации Мексиканской коммунистической партии. С Фридой они еще не были знакомы, он встретит ее позже, вскоре после возвращения в Мехико. El gran revolucionario pintor[81] был в восторге, поехать в Москву – это как ступить на Святую землю. Для русского народа он хотел создать фреску. Но его категоричные заявления не понравились Коминтерну; как Диего рассказал Кало, он открыто критиковал соцреализм: в нем всячески поощрялся возврат к славянским фольклорным истокам. И его выслали в Мексику. Rápido.

Две девушки прекрасно знают, что в Штатах Диего стал persona non grata. За то время, что он в Детройте работал на Форда, а в Нью-Йорке – на Рокфеллера, против него все миллиардеры ополчились. Семейные пары Ривера и Рокфеллер прекрасно ладили друг с другом, конец договоренностям положил случай с лицом.

На стене Ар-си-эй-билдинга Диего нарисовал лицо Ленина. Оно сразу бросается в глаза, на эскизах, одобренных заказчиком, его не было. Масло в огонь. Эффект домино. Достаточно было одного взмаха кисти, чтобы на фреске поставили крест и спрятали ее от клиента за тяжелым занавесом. Следующий престижный заказ в Чикаго отменен. А mural для Новой школы рабочих, над которой Ривера этой ночью все еще трудится, – откровенная издевка; и этой ночью Фрида, чтобы хоть как-то занять свободное время в Нью-Йорке, выбрала самое бессмысленное занятие – готовку пудингов. Создавая фреску, Диего усмиряет ярость и не падает лицом в грязь.

– Думаешь, они уничтожат его картину в Ар-си-эй-билдинге? – спрашивает Фрида у Люсьены, вопрос ее скорее риторический и похож на тайное заклинание.

– Не знаю. Но Рокфеллер не дурак, знает: американские интеллектуалы освистали его за то, что он спрятал ее за шторкой; разрушив стену, Рокфеллер сделает Риверу героем всех угнетенных. Помнишь выступление Уолтера Пэча[82] в разгар кризиса в Детройте? «Если испачкать краски известью, то Америку потом никак не отбелить!»

Фрида и Люсьена сидели на лесах, когда заявились люди Рокфеллера и вынудили Диего остановить работу и тут же покинуть здание. Фрида попыталась чисто символически перегородить путь и не дать им и пальцем тронуть мастера – это был отвлекающий маневр: Люсьена, всегда вооруженная фотоаппаратом, незаметно засняла огромную mural Риверы. Хотя бы так. Пусть картинка на память останется. Потом эти мерзкие вышибалы отобрали фотоаппарат, но они и представить себе не могли, что Люсьена Блох manu militari[83] спрятала пленку себе в лиф. Среди цивилизованных людей у каждого своя партия в игре в прятки.

Фреске конец, и Фриду это изводит. Она поднимает бокал бурбона, будто чокается с бескрайним небом.

– За Ленина! – вскрикивает во хмелю Фрида. – В Штатах мы живем уже почти четыре года, а эту страну я так и не поняла. За тебя, Люсита! И за здоровье сыновей всех шлюх! Мне кажется, пудингам не хватает синего – как думаешь? Хочу нежности!

– Чем тебе не нравится Америка?

– Не знаю. Она лишает меня Диего. А еще гринго с гадкими минами постоянно попивают свои коктейльчики, – ответила Фрида, скорчив гримасу сноба.

Люсьена расхохоталась.

– Не смейся, я чистую правду говорю! Складывается ощущение, что в этой стране, прежде чем что-то решить, обязательно нужно устроить вечеринку и выпить коктейльчик. У тебя собираются купить картину? Коктейль. Не собираются ее покупать? Коктейль! Всему миру надо объявить войну? Fucking[84] коктейль! И напиваются американцы без души. Они не умеют быть пьяными. В таких условиях стоит пить.

– Но коктейли, вы же с Диего сами постоянно их пьете. Вы постоянно околачиваетесь на приемах.

– Именно там я и познала американцев, разглядела их вблизи. Я хотя бы пью, чтобы повеселить компанию. Да и к тому же, если ты не показываешься на праздниках, значит, тебя нет. Что это за страна такая, где для достижения своих целей нужно поклевывать десертики и ходить в смокинге? В Мексике люди ненормальные, зато праздники у них настоящие.

– Фрида, я вспомнила выражение лиц журналистов, которые брали у тебя на днях интервью! «Госпожа Ривера, чем вы занимаетесь в свободное время?» – «Любовью!» А на деле ты лежала в кровати и сосала леденец. Зачем доводить людей до ручки?

– Люсьена, а что это изменит? Мы все равно живем, страдаем и умираем. Так почему бы не ошарашить трех американских журналистов, которые пытаются хоть чем-то заполнить колонки в газетах? По-твоему, что я должна была им сказать? Что в свободное время готовлю несъедобные пудинги для мужчины, которого люблю больше собственной кожи? Что я четыре раза ходила в кино на «Франкенштейна»? Что я не могу выносить ребенка?

– Для начала ты могла бы рассказать им о своих картинах. Ты же замечала, что женщины их высоких кругов повторяют твой стиль одежды!

– Да, и похожи они на ромовых баб. А я же прячу свои искореженные ноги. Будь у меня ноги movie star, я бы показывала их мужчинам, у них бы челюсть отвисла! Эти женщины ничего не понимают. Мои картины не интересны публике. В них нет ничего особого. Газетчики ждали, что я снова начну рассказывать про Диего Риверу. Супруга великого человека. Самая обычная. А вот ты понимаешь, зачем все эти капиталисты просят художника революции с коммунистическими взглядами расписать их стены? Потому что важнее им помпезность, а не политика. И кто после этого лицемерный подхалим?

– Фрида, пудинги готовы.

Замолкнув, Фрида осматривает рабочую комнату. Краска повсюду: на руках, щеках. Заостренные тени зданий скребут бесконечную ночь. Она идет за большим подносом. Складывает на него десерты. Все, что приготовили. Открывает окно, смотрит вниз и разом все высыпает.

– В Нью-Йорке пудингопад! – орет Фрида. – It’s raining cakes, careful motherfuckers![85] Как же красиво!

Давай, guapa[86], до дна! Anyway[87], жаба Диего этой ночью не вернется.

Красный электрический

Ослепляющий оттенок красного, действующий на нервы.

Диего еще сильнее похудел. У него глаза болят. Он встревожен, на взводе, проводить время с ним непросто. Нью-йоркская квартира превратилась в подсобку захудалого театра, где нечем дышать и где постоянно твердят о своих прихотях. Фрида хочет уехать из США, только об этом и мечтает, но Диего и слушать ее не желает. Разгорается спор, начинается сизифов труд, произносятся одни и те же аргументы, супруги снова и снова кидают друг другу в лицо упреки – не задумываясь, будто белье развешивают. В каждой семье свои камни преткновения; достаточно нажать на ту или иную кнопку, чтобы вызвать бурю. Им кажется, что в попытках выплеснуть обиду они вновь возвращаются к своим безнадежным распрям; произносят неприятные фразы, подчеркивают свою правоту, раздирают раны, нащупывают слабое место. Детская нездоровая игра. Строят из себя глупых, строят из себя наивных, поднимают темы, на которые уже сто раз говорили, и набрасываются на них с нового фланга, вступают в схватку. Фрида хочет вернуться в Мексику. Диего хочет остаться в Америке. Ради чего? Об этом позабыли, об этом никогда не знали, они путают между собой страдания и причины страданий, они переворачивают все с ног на голову, накаляют обстановку. Чета Ривера вместе уже четыре года. Немного, но как долго! Фрида разыгрывает