Далее старик стал рассказывать об их медовом месяце на Ангилье. Плаванье с маской и сливочно-ананасные коктейли. Друг помог им снять сьют в одном из лучших отелей. Две спальни, две гигантские ванные в мраморе. Ленор говорила, что могла бы делиться девичьими секретиками со второй ванной как минимум еще дней десять. Новобрачные занимались любовью в обеих кроватях; бедная горничная, сказал Леонард с ухмылкой, словно его возбуждало то, что приходилось перестилать сразу две грязные постели. На балконе было джакузи, каменное и круглое. Прямо под их номером пальмы и белые муслиновые зонтики обрамляли гигантский голубой бассейн. Там были ведерки с игристым вином, и бикини ярких цветов, и женщины – их было больше, чем мужчин – в солнечных очках и соломенных шляпах, читавшие толстые глянцевые журналы, и ни одного несчастного человека, насколько хватало глаз, никого такого, кто только что выписался из больницы или знал, что ему, возможно, придется туда вернуться. Ленни говорил, что смотрел на всех этих женщин в купальниках, некоторые были в трусиках-танга с обнаженными красивыми ягодицами, и ни одна из них, по его словам, даже рядом не стояла с Ленор. А чуть подальше, сразу за этой роскошью, лежало Карибское море, зеленовато-голубое и бесконечное, мягко накатывавшее на голый берег.

– У вас когда-нибудь были сомнения? – спросила я. – Вы ведь знали ее не так долго?

– Позвольте, я вам вот что скажу, – проговорил Леонард, глядя мне в глаза, как последняя сволочь. – Если мужчине требуется больше двух-трех месяцев, чтобы сделать вам предложение, то он вас не любит. И никогда не будет любить. В вашей жизни есть мужчина?

– До недавнего времени был.

– Он обеспечивал вас – с финансовой точки зрения?

Я на секунду задумалась. Вик действительно меня обеспечивал. Несколько раз давал мне повышение. Покупал мне авиабилеты, диваны и компьютеры, тонкие вина и вместительный винный холодильник, в котором следовало их хранить.

– В каком-то смысле я не нуждалась.

– Значит, этот мужчина вас обеспечивал?

Я кивнула.

– Это вы бросили его в Нью-Йорке? Или он вас бросил?

– Полагаю, в каком-то смысле мы бросили друг друга.

– Так не бывает.

Старики так уверены во всем. Леонард закидывал брокколи вилкой в рот. Я пыталась определить, есть ли у него протезы. Или коронки. Ленни был из богатой семьи. А теперь его беспокоили кондиционеры, но этим заканчивают все старики. Вернее, чем летим мы к смерти, мы к скупости бредем.

– Он покончил с собой, – сказала я.

Глава 8

Когда мне было десять лет, я пила граппу в Гроссето. Удрав от родителей и кузенов вниз по горе в поле, которое не имело ничего общего с фермами или лошадьми; зато там было полно стогов сена. Стоял конец сентября. Горизонт – частокол кипарисов, пара разбросанных облачков и сухое поле. Остатки древней оливковой рощицы.

Я познакомилась с мальчиком по имени Масси, это уменьшительное от Массимильяно. Макс, говорила я потом подружкам дома. Он был намного старше – четырнадцать лет. Рыжие волосы мальчишки были слишком густыми, но все остальное было сознательно подобрано Богом специально для того, чтобы в это влюбилась маленькая американка. Масси был последним, с кем я чувствовала себя достойной, кто возвел меня на пьедестал так, как Ленни возводил Ленор. Разумеется, это ощущение самоценности совпало с тем фактом, что в аду я еще не побывала.

Мы были на сельской вечеринке, которую устраивали богатые дальние родственники моей матери. Тот день длился вечно. Струнный квартет играл «Аллилуйя» на высокой хрусткой траве. В ней лежали фиги, тяжелые, как сердца.

Я видела, как этот мальчишка играл в футбол, смотрела на его сильные, загорелые ноги и умелое владение мячом. Что любит девочка в десять лет? Что будешь любить ты? Я любила сам воздух вокруг этого мальчишки. Он был смешан с крепкими сигаретами мужчин, цветочными духами женщин и лимонами на деревьях.

Я смотрела на Масси, сидя рядом с отцом. И чувствовала себя малявкой оттого, что папина ладонь лежала на моем плече, пока он разговаривал с сидевшими в кружок мужчинами, которые курили и пили; у большинства из них было заметное брюшко. Я съела столько креветочного коктейля, который передавали по кругу, что один из присутствующих отвесил мне комплимент – я совершенно уверена, сексуальный. Он сказал моему отцу: «Этой девочке нравятся дорогие вещи. Ей придется выйти замуж за мужчину с деньгами». Отец улыбнулся. «Нет, – сказал он на своем достойном итальянском, – Джоан будет сама их зарабатывать». Я потом часто думала о ней, об отцовской вере в меня. Моя мать считала, что мне нужно будет выйти замуж за человека с деньгами, может быть, она делала такой вывод на примере собственной жизни. В любом случае тот мальчик, Масси, был из богатой семьи. Я думала о том, чтобы угодить матери. А сверх этого – или из-за этого – я хотела целоваться с ним больше, чем когда-либо чего-либо хотела, если не считать любви моей матери.

Масси несколько раз бросал на меня взгляд. Юные итальянцы знают толк в переглядывании. Я выглядела старше своих десяти лет в платье, спадавшем с плеча, с длинными темными волосами и коралловой губной помадой, добытой из материнской сумочки. Я мечтала влюбиться с самого детского сада. У меня всегда были увлечения, мне нравились мальчики, начиная с Джереми Бронна с его мозолистыми большими пальцами. Четырьмя годами раньше в отделе белья универсального магазина я сняла с вешалки сапфировое тедди с тоненькими чулочными подвязками и сетчатым корсажем. Я умоляла мать купить мне его, и она, то ли восприняв просьбу как невинную, то ли проявив уникальное понимание, позволила мне заполучить эту шелковую будуарную штучку. Дома, уединившись, я натянула ее, мешковатую и яркую, на свои жеребячьи ножки и плоскую грудь.

Я наблюдала, как пьянела моя мать. Она смеялась громко, нехарактерно для себя, разговаривая с музыкантами. Бóльшую часть времени мать простояла рядом с красивой женщиной с каменным лицом, державшей сигаретный мундштук из слоновой кости. В тот день я почувствовала, как во мне вздымалась ненависть, та, что вечно таилась внутри. Мать частенько запиралась от меня в спальне по ночам, и я плакала и умоляла под дверью, упираясь подушечками пальцев в дешевую сосновую доску, а где был в это время мой отец? Тогда я не могла думать, ведь это было так давно, но мне помнилась злость, которую я ощущала, и она вернулась теперь, при виде того, как моя мать шутила с новыми знакомыми и смеялась блудливым смехом. С