отправляет в Рим уже прямо к его святейшеству послом от себя патера Андрея Лавицкого, который по дороге должен был остановиться в Кракове и передать особые письма нунцию. Краковские иезуиты были немало удивлены, увидя своего товарища в одеянии русского священника, с бородой, длинными волосами и греческим крестом на груди: так иезуитские патеры преобразились в Москве, чтобы избегать народного внимания и неудовольствия.

Лавицкий имел поручение хлопотать у его святейшества о трех главных статьях: во-первых, устроить при его посредстве союз или коалицию московского царя с римским императором и польским королем для общей войны против турок; во-вторых, поддержать царя перед польским королем по вопросу о присвоении Димитрием императорского титула и, в-третьих, наконец, наградить нунция Рангони кардинальским достоинством. И в Кракове, и в Риме король, нунций, папа, министры слушали с умилением и заставляли повторять рассказы Лавицкого о чудесных приключениях и необычайном успехе самозванца. Но особых последствий его посольство не имело. Папские ответы Лжедимитрию были написаны в том же ласковом отеческом тоне, но содержали в себе уклончивые фразы относительно цесарского титула и заключения союза с римским императором: он советовал царю, не дожидаясь союзников, первому напасть на турок и победить их. Главный же припев всех этих писем состоял в том, что «одна только есть вера католическая» и главная обязанность царя — это «просветить свое царство» и явиться вторым Константином. При сем папа советует не доверяться еретикам, а слушать людей умных и благочестивых; особенно поручает его доверию того же отца Лавицкого, который, конечно, получил в Риме нужные по сему предмету наставления. А просьба о кардинальском достоинстве для нунция Рангони, очевидно, сочтена была за неуместное присвоение себе привилегий, которыми пользовались только самые могущественные католические государи, и потому пройдена полным молчанием.

Римская курия очень желала иметь сношения с Москвою не через польского нунция, а непосредственно через особого уполномоченного. Но она опасалась возбудить неудовольствие при краковском дворе, который из политических своих видов всегда противился непосредственным связям Москвы с Римом. После разных колебаний и проектов на сей счет решено было наконец отправить в Москву послом от папского престола Александра Рангони, который приходился племянником нунцию Клавдию Рангони, следовательно, не мог носить характера особого, вполне независимого от польской нунциатуры, уполномоченного. Александр Рангони прибыл в Москву в феврале 1606 года и был принят Лжедимитрием в торжественной аудиенции, при которой присутствовали не одни бояре, но также и патриарх с высшим духовенством. С той и другой стороны были сказаны разные учтивости. После сего приема самозванец через Бунинского извинялся перед папским послом в том, что прием был сухой и чисто официальный, из опасения возбудить неудовольствие московских бояр, и уверял, что он питает все те же чувства глубокого сыновнего уважения к святейшему отцу. Потом он выразил желание, чтобы папа прислал ему опытных светских лиц, могущих занять место секретарей и советников в делах управления, кроме того, несколько искусных инженеров, военных техников и инструкторов. В донесении своем Рангони советует исполнить сию просьбу; так как, по слухам, Бучинский вместе с некоторыми своими единоверцами поляками и московскими англичанами старается сблизить Димитрия с протестантами и затевает снарядить посольство в Англию для набора там инженеров и разных техников-еретиков. Сверх того, Лжедимитрий просил папу способствовать его дипломатическим сношениям не только с римским императором, но также с королями испанским и французским. Вообще в переговорах с папским послом он обнаружил некоторое дипломатическое искусство; так что Александр Рангони вскоре уехал из Москвы, довольный оказанным ему вниманием, снабженный любезными письмами и обещаниями, которые способны были поддержать надежды и вожделения Римской курии, хотя не заключали никаких определенных обязательств. Но вскоре эта курия стала замечать явное равнодушие самозванца к религиозным вопросам и начала беспокоиться за успех своего дела в Московии. Особенно не могло ей понравиться пожертвование с его стороны трехсот рублей (соболями) в город Львов для окончания соборного Успенского храма в феврале 1606 года; причем обратившимся к нему за помощью священникам и дьяконам сего храма он отвечал грамотой, в которой заявлял себя «несумненным и непоколебимым в истинной правой вере греческого закону».

Не менее щекотливыми оказались отношения к польскому королю, который, очевидно, считал Лжедимитрия своим посажеником на московском престоле, почти своим вассалом, и ожидал теперь исполнения его обязательств. От Сигизмунда приехал в Москву посланником староста велижский Александр Гонсевский, который имел поручение явно поздравить самозванца с восшествием на престол, а тайно напомнить ему некоторые его обещания, между прочим, относительно союза против Карла Шведского и заключения под стражу его племянника королевича Густава. При сем, чтобы напугать самозванца, посланник сообщил ходивший в Польше слух, будто Борис Годунов не умер, а спасся бегством в Англию. Но это детское пуганье не произвело никакого действия. Со своей стороны, чтобы показать полную независимость, сразу стать на равную ногу с королем и предупредить излишние притязания, Лжедимитрий придрался к старому и спорному вопросу о царском титуле. Он выразил неудовольствие на то, что королевская грамота называла его не царем, а только господарем и великим князем; мало того, изъявил притязание на императорский титул и стал сам себя величать «непобедимым цесарем», следовательно, ставил московскую корону на высшую ступень сравнительно с польской. Но его нареченная невеста Марина Мнишек еще находилась в Польше, и король мог воспрепятствовать ее браку. Поэтому самозванец пока не настаивал на своих притязаниях и отпустил Гонсевского с любезным ответом.

Он также поручил Александру Рангони уверить короля в своей к нему преданности и признательности, но при этом просить, чтобы король не требовал от него обещанной уступки областей до тех пор, пока власть его прочно утвердится в Московской земле. Посылая грамоту с извещением о своем вступлении на московский престол Карлу, герцогу Зюдерманландскому, захватившему шведскую корону, Лжедимитрий в той же грамоте увещевал Карла возвратить корону Сигизмунду, как законному государю Швеции. А другого претендента на сию корону, королевича Густава, человека гордого и своенравного, из Углича перевел в Ярославль и велел содержать там как пленника[6].

Отношения польские в сие время тесно связались с делом женитьбы самозванца на Марине Мнишек; к чему мы и обратимся.

В октябре 1606 года (сентябрьского) самозванец отправил послом в Польшу «великого секретаря» и казначея Афанасия Власьева, который из русских людей, наряду с Басмановым и Масальским, был наиболее приближенным к нему советником и угодником или «тайноглагольником», как называет его один русский летописец. Власьев прибыл в Краков, окруженный блестящей, многочисленной свитой из