но не могла, и потому направляла всю свою нерастраченную любовь на чужих детей. Бесплодие мучило ее, как дьявол мучает праведника, проверяя на прочность. Ей было тридцать девять лет, и больше всего на свете она боялась раннего климакса. В прошлом году на праздновании Нового года Ляля выпила лишнего и принялась изливать Фролову душу. Фролов, втайне уверенный, что проблема в Шурике, а не в Ляле, молчал об этом, не желая никого обижать.

— Дай сюда. — Лена отобрала у мечущейся Ляли хрустальное блюдо с соленьями и поставила на стол. — Сколько, говоришь, человек?

— Вместе с нами? Семеро.

— Тогда еще двух стульев не хватает.

Фролов пошел за стульями. На кухне у окна стоял Шурик и меланхолично курил «Мальборо». Бело-золотистая пачка небрежно валялась на подоконнике.

— Вовка! Хорошо, что ты пришел. Лена с тобой? Дай мне знать, как будет минутка.

Раздался звонок в дверь. Ляля, охнув, понеслась открывать. В коридоре возникло столпотворение: пришли Комаровские и вручили Ляле букет. Потом явился Аркаша — громкий, широкоплечий и уже успевший тяпнуть.

Началась обыкновенная праздничная суета: все сели за стол, путаясь в местах и уступая друг другу. Произнесли первый тост за годовщину. Ляля вспомнила, что забыла принести стаканы для сока, а Шурик похвастался новым дорогим кассетником. Комнату наполнила музыка. Пела Анна Герман: «А он мне нравится, нравится, нравится, и для меня на свете друга лучше нет».

Комаровские, перекрикивая музыку и друг друга, рассказывали какой-то вопиющий случай с работы. Лена хвалила Лялин салат «Мимоза». Ляля делилась секретом: главное — тертое яблочко. Тяпнувший Аркаша разлил по рюмкам домашнюю настойку на клюкве.

Аркаша сидел прямо напротив Фролова. Когда он поднялся с места и произнес второй тост «За встречу!», в желтом свете люстры блеснула пряжка ремня на его широких штанах. И вдруг в голове Фролова электрическим импульсом пронеслась цепочка ассоциаций. Широкие штаны. Комната Розы Эдмундовны. Голова в дверном проеме. Веселый голос Юдина.

Теперь Фролов уже не слушал, что говорили за столом. Мысли сами собой переметнулись к Сергею Санычу. Уставившись вперед, Фролов вспоминал взгляд, которым Юдин смотрел на него. Веселый, добрый, что-то обещающий. «Будете рядом — заходите в гости».

Зачем он это сказал? Намекал на что-то? А если и так, то на что?

Голос Анны Герман протяжно выводил: «Оди-и-ин ра-а-аз в год са-а-ады цвету-у-ут…» Вдруг перед глазами Фролова встала картина: он и Юдин стоят у стены, Юдин воюет с пуговицами на его рубашке. Трясется сервант, а в нем звенит посуда, и фарфоровая собачка звонко бьется о стеклянную полку. В зеркале напротив видна встрепанная кудрявая голова, и Фролов ее гладит, пропуская кудри сквозь пальцы.

Издалека донеслось:

— Ну что, на перекур?

Фролов вздрогнул. Шурик встал и размашисто хлопнул его по спине.

— Угощаю «Мальборо», Вовка!

Боже, боже. Фролов встал и на негнущихся ногах пошел за Шуриком на кухню.

— Пятнадцать лет брака, а? — Шурик сокрушенно качал головой, как бы изумляясь, что протянул так долго.

Он что-то говорил и говорил, а в ушах у Фролова шумело. Пробил озноб. Фролов обнял себя за плечи и растер их руками. Это все настойка на клюкве. В трезвом уме он бы никогда… ни за что… даже думать о таком было дурно.

— Эй, Вовка. Ты чего такой?

— Какой?

— Странный какой-то. Как вообще, Вова? Как раз хотел с тобой поговорить. Но сначала: ты помни, что мы с Лялей всегда за тебя. Что бы ни стряслось, мы тебя поддержим.

Это многообещающее начало было испорчено рассеянно-туповатым выражением на лице Фролова. Егоров нахмурился и жестом предложил «Мальборо» — Фролов отказался и достал свои сигареты, болгарские. Пальцы плохо слушались. Егоров улыбнулся, ловко выудил сигарету из пачки и щелкнул зажигалкой.

— Ляля сказала, что у Ленки кто-то появился.

Фролов слегка протрезвел от неожиданности.

— А?

— Какой-то хрен с горы, зовут Семен. Я так понял, он инженер из электросбыта.

Фролов подумал: ничего себе хрен с горы. Сеня был не абы кто, он нравился Ленке, водил «Жигули», носил югославские ботинки и хорошую рубашку. Уже эти факты вызывали в душе Фролова деятельное уважение. Сам он смог исполнить только один пункт списка — понравился Ленке. Да и то это было давно и неправда.

Наблюдая за его реакцией, Егоров продолжал:

— Ты меня извини. Ляля говорит, чтобы я помалкивал, а я считаю, так нельзя. Ну не поступают так с мужиком. Это не по-человечески… Ты, кстати, как? Нормально?

Пауза требовала от Фролова каких-то комментариев. Он не успел сделать скорбное лицо, а теперь уже было поздновато.

— Ну… э-э… да… Инженер, значит….

Егоров охотно подхватил:

— Да этих инженеров сейчас как грязи. У Ленки, видать, что-то в голове помутилось.

— Ммм… Понятно, — сказал Фролов.

— Ты только сам не куролесь, договорились? Держи себя в руках… Нет, Вовка, не делай такое лицо. Знаю, ты думаешь, я лезу не в свое дело. Но ты мне друг или кто? Я тебя всегда пойму, что бы ни стряслось. И в конце концов, семья — штука трудная, чего только не насмотришься. У нас вот с Лялей сегодня пятнадцать лет. За пятнадцать лет мы такое вместе пережили, вспомнить страшно. Но ничего, мыкаемся вдвоем помаленьку… Я уверен, у вас с Ленкой тоже все наладится. Ты, главное, мозги ей вправь, — с жаром продолжал Егоров, не замечая, что Фролов тяготится этим разговором. — Бабам это нужно, а то забывают свое место. Особенно такие, как твоя Лена.

— Какие — такие? — спросил Фролов и сразу пожалел об этом. Лучше бы воспользовался паузой и вернулся к столу.

— Ну, фифы. Думают, они лучше нас, нос воротят, все такие чистенькие. А потом — хоба — уже с кем-то… ну, ты понимаешь. С этим надо что-то делать. Проведи просветительскую работу. Хлопни кулаком по столу. Ты законный муж и имеешь полное право. Я считаю, иногда можно и стукнуть маленько для профилактики. Главное, не по лицу.

— Слушай, я бы не хотел…

— Да ты-то понятно, — пренебрежительно перебил Егоров. — Ленка тобой крутит, как ей вздумается. Но так