Шрифт:
Закладка:
Спинка кресла впереди то расплывалась, то снова принимала четкие очертания. Покончить с прошлым, подвести черту невозможно, подумала Прюсик. Все эти годы она успешно, как ей казалось, скрывала свой секрет от коллег по Бюро, и вот один пустяк, одна мелочь – и все посыпалось.
«Мелочь? Пустяк?» Прюсик оборвала себя: «Нет, не мелочь и не пустяк». Она сжала правый кулак, вонзив ноготь мизинца в мозолистую ладонь, и осторожно, исподтишка оглядела салон. Никто из пассажиров внимания на нее не обращал, даже не смотрел в ее сторону. Она расстегнула замки на портфеле, и бумаги хлынули из папок на колени. Следом за ними выкатился и упал к ногам пластиковый пузырек. Прюсик торопливо наклонилась и подняла его, но при этом порвала по шву пиджак.
Она прижалась лбом к маленькому стеклу иллюминатора. Зажатый в руке пузырек вернул ее в прошлое – в жару, воду, ужас.
Одиннадцать лет назад, сидя между книжными стеллажами в библиотеке для аспирантов Чикагского университета, Кристина Прюсик наткнулась на переплетенный вручную блокнот, содержавший исследовательские заметки, записанные в полевых условиях аспирантом отделения биологической антропологии – того самого, на котором училась и сама Кристина, – Марселем Бомоном в начале шестидесятых.
Две весны подряд Бомон проводил полевые изыскания в высокогорных районах Папуа – Новой Гвинеи. В мае 1962 года, накануне предстоящего возвращения домой, из Порт-Морсби, столицы Папуа – Новой Гвинеи, пришло известие, что молодой исследователь бесследно исчез на просторах необъятного тропического леса Катори. Одно из возможных объяснений случившегося Прюсик нашла в заключительных отрывках полевых заметок, сделанных в первый год. Предметом исследования Бомона был обитающий в горах клан га-бонг-га-бонг. Несмотря на строжайший запрет, га-бонг продолжали практиковать каннибализм с полным пренебрежением к закону. Никакими социальными или кровнородственными отношениями такое их поведение не объяснялось. Также невозможно было списать его на междоусобную вражду – хорошо задокументированную практику ритуальных распрей. В основе большинства ритуальных войн, насколько поняла Прюсик, лежит экономика – поддержание гендерного баланса, установление равновесного обмена, достижение компромисса, но никак не бессмысленное, злобное насилие, отличавшее га-бонг от других кланов. Их нападения отличались бессистемностью и не имели никакого отношения к неурегулированным разногласиям, взиманию долгов или межклановому обмену. Обвинять их никто не решался – настолько все боялись кочевых сородичей.
Прюсик такая картина представлялась чересчур фантастической – целый клан серийных убийц в дебрях Новой Гвинеи. Читая и перечитывая откровенный рассказ Бомона о га-бонг, она каждый раз склонялась к тому выводу, над которым размышлял и сам автор записок: люди данного клана страдают врожденной склонностью к убийству. Не является ли клан га-бонг доказательством того, что психопаты существовали среди первобытных народов? Что стремление убивать заложено не только в культуре, но и в наследственности?
Убивая, га-бонг всегда засовывали амулет или магический камень в останки врага – ритуал этот, заимствованный из более ранних эпох, выражал уважение к предкам жертвы. Вот только га-бонг, по мнению Прюсик, помещая в убитых свои священные камни, вовсе не руководствовались соображениями добродетели.
Необычная и жутковатая история Бомона пробудила ее интерес. Отталкиваясь от его описаний клана, она задумала тему собственной диссертации: изучение девиантного поведения в горных деревнях Новой Гвинеи, где каннибализм в наше время официально объявлен вне закона. Ей до смерти хотелось узнать, остались ли в дождевом лесу Катори живые представители описанного Бомоном клана. Через полгода после впечатляющего знакомства с записками соотечественника Прюсик сошла с борта «Боинга-747» в палящий зной бассейна реки Турама.
Прюсик закрыла глаза. Оба предплечья покрылись гусиной кожей. Правой рукой она ощупала левый бок, провела пальцами по ребристому шраму, начинавшемуся под ребрами и тянувшемуся почти до бедра. Когда-то давно, еще в период их с Роджером Торном недолгого романа, она, отвечая на его вопрос о происхождении шрама, солгала, сказав, что это результат нелепого инцидента в колледже с попыткой пройти сквозь стеклянную дверь.
Ложь, несомненно, повлияла на их отношения. Конечно, Торн не усомнился вслух в ее словах, но каждый раз, когда он прикасался к шраму, она ощущала лежащую между ними пропасть.
Звук двигателей изменился, панели над головой задребезжали. Самолет начал снижаться, и у нее заложило уши. Прюсик посмотрела в иллюминатор. Вдалеке мерцали огни самых высоких зданий Чикаго, поднимающихся словно фосфоресцирующий риф на фоне темного горизонта. Потом под крылом внезапно материализовалась мозаика уличных фонарей, своей упорядоченностью напоминающая интегральную схему. На самом деле там, внизу, царил хаос. «Трибьюн» и «Геральд», сообщая о последнем убийстве, сделке с наркотиками, бандитской перестрелке или скандале с домогательством, всего лишь затрагивали то, что лежало на поверхности. Прюсик воспринимала это все как обои, шумный фон для ее собственной роли в нынешнем безумии. И ее незыблемого прошлого.
Капитан объявил, что они вот-вот совершат посадку в аэропорту О’Хара. Прюсик вцепилась в портфель и закрыла глаза, мечтая о тишине и покое, почти физически ощущая запах хлорки в теплом воздухе тускло освещенного амфитеатра в центре города, где и находился клуб с бассейном, в котором она плавала зачастую уже после полуночи. В одиночестве и тишине она снова и снова проходила дорожку туда-сюда, туда-сюда, пока не сбивалась со счета.
Колеса чиркнули по посадочной полосе, пневмотормоза взвизгнули, и самолет остановился. Пилот заглушил двигатели. Прюсик открыла глаза и поняла, что проголодалась; она ничего не ела с самого завтрака. Перед глазами внезапно промелькнуло тело девушки с глубоким разрезом через весь бок. Убийца действовал четко, без колебаний. Жертву выпотрошили и бросили, как украденный кошелек. Пустой, если не считать каменной фигурки, засунутой в пищевод. Теперь этот камень лежал во флаконе в портфеле Прюсик.
Она спустилась по трапу и быстро прошла мимо очереди из пассажиров на посадку, растянувшуюся до автоматических дверей, которые вели на улицу. На выходе из терминала в лицо ударила волна выхлопных газов от дюжины работающих на холостом ходу автобусов. Прюсик пробежала мимо вереницы припаркованных бампер к бамперу такси к ожидающему ее седану ФБР с белым номерным знаком, проскользнула на заднее сиденье и усталым кивком поздоровалась с водителем Билли.
– Тяжелый день, специальный агент?
– Если бы ты только знал. Как Миллисент?
– У нее все хорошо. Все хорошо. – Миллисент, жена Билла, уже работала в информационном отделе Бюро, когда Кристина только пришла туда. Два года назад она вышла на пенсию, а шесть месяцев спустя у нее обнаружили рак легких. А ведь она никогда даже не курила.
– Пожалуйста, передай, что я спрашивала о ней.
– Передам. Ты же знаешь, она твоя большая поклонница. Знает, что нужно женщине, чтобы добиться успеха в этой организации. И я, наверное, тоже знаю, потому что она все мне рассказывает.
Оба рассмеялись, и Кристине почему-то стало легче. Она включила автоматический набор Брайана Эйзена на мобильном телефоне.
– Брайан? – Услышав, что Эйзен взял трубку, Прюсик сразу перешла на деловой тон. – Это он, наш парень. Точно. Состояние жертвы ужасное. Эпидермис, пока мы клали ее на смотровой стол, практически сошел. В мешке для трупов личинки второго поколения. Едва расстегнули «молнию», как сразу появились взрослые мухи. – Пронесшийся по взлетно-посадочной полосе лайнер заглушил все прочие звуки. – Что ты там сказал, Брайан?
– Обнаружился довольно неожиданно, – повторил он.
– Что именно? – Прюсик прислонилась щекой к прохладному стеклу бокового окна. По шоссе со свистом проносились спешащие к центру города автомобили.
– Пакет с материалами не туда положили…
Она вдруг поняла, чем вызвана нерешительность Эйзена – он ждал, что получит нагоняй. Нехорошо. В той роли, на которую ее назначили, она видела себя другой.
– Продолжай, Брайан. – Прюсик слегка изменила тон.
– Тот пакет… В нем были фрагментарные улики, снятые с первой жертвы. Так вот,
