Шрифт:
Закладка:
«Я так и сделаю, мам».
«Послушай, – говорит она, – я знаю, тебе пришлось нелегко. Делай то, что считаешь нужным, хорошо? Я знаю, ты можешь позаботиться о себе, но я волнуюсь».
«Я знаю, мам».
«И знаешь что, бета?»
«Да, мам?»
«Забудь. Просто забудь, бета».
Я делаю вдох и говорю это ради нее.
«Я постараюсь, мам. Я обещаю».
После того как мы поговорили, я принимаю несколько обезболивающих таблеток, чтобы притупить боль в плечах, и запиваю их. Впереди раскинулись золотистые пшеничные поля, простирающиеся до горизонта. Я вхожу в них.
День одиннадцатый
«Ты заметил, как англичанин громко плакал в своей постели?» – спрашивает Ник.
«Нет». Я продолжаю читать путеводитель.
«Но он же был прямо там».
Я переворачиваю страницу. «Я его не видел».
Мы сидим за переполненным кухонным столом в приюте в Санто-Доминго-де-ла-Кальсада. Снаружи на площадь въезжают автобусы. Туристы с фотоаппаратами в руках выходят и смешиваются с усталыми, загорелыми паломниками. Приближаются сумерки, и булыжники на площади приобретают тускло-серый оттенок.
Я скучаю по Розанджеле. Несколько дней назад, когда я сбавил скорость из-за вывихнутой лодыжки, которую я подвернул из-за довольно эффектного падения посреди грязного поля, она увеличила темп.
«Мое сердце подсказывает мне двигаться быстрее», – говорит она.
На Камино есть такая проблема: стоит тебе обогнать кого-то на один приют или, наоборот, отстать, и ты можешь больше никогда не увидеть этого человека. С каждым днем перспектива отдаления друг от друга становится все более ощутимой.
Я хватаюсь за лодыжку, надавливаю на нее обоими большими пальцами. Боль почти прошла. Как бы то ни было, я могу снова ускорить темп и попытаться догнать Розанджелу. В регистрационной книге указано, что она проходила здесь вчера. Как раз в тот момент, когда я разрабатываю свое новое расписание, раздается громкий стук. Звук удара тела обо что-то твердое.
Мужской голос, приглушенный закрытой дверью. «Я в порядке. В порядке». Затем – раскатистый смех.
Дверь распахивается, ударяясь о стену. Лицо Ника замирает. Внезапно какой-то человек выскакивает из дверного проема в переполненную кухню.
«Ха! – выкрикивает тощий мужчина, свирепо глядя на молчаливых паломников. Он вваливается внутрь, громко стуча ботинками, уперев кулаки в бедра. – Ха!»
У него красное лицо. Не обгоревшее на солнце, как у всех нас, а просто ярко-красное. Всклоченная седая борода, растрепанные ветром волосы, налитые кровью глаза. Он пошатывается, затем опирается на пятки. Он ухмыляется.
«Это он, – взволнованно шепчет Ник. – Он! Плачущий англичанин».
«Я Рон, – он хватает ближайшую женщину за руку. – Очень приятно». Он несколько раз небрежно целует ее.
«Прекрасное начало, а?»
Тишина.
«Готова?»
«К чему?» – спрашивает женщина.
Он осторожно подводит ее к переполненному столу, отодвигая паломников в сторону, чтобы освободить место.
«Отсюда тебе будет лучше видно, милая», – говорит он, лукаво подмигивая.
Затем начинает петь ковбойскую песню «Баллада о полудне». Топает ногами, посылает женщинам воздушные поцелуи, танцует вокруг столов. Деревянный пол трясется. Я представляю, как с потолка на нижнем этаже сыплются кусочки штукатурки. Должен признаться, я наслаждаюсь выражением лица каждого из присутствующих.
Закончив, он кланяется, и мы хлопаем в ладоши. Пока он занят тем, что пожимает руки всем, до кого может дотянуться, я замечаю, что за окнами уже темно, и выхожу на улицу.
Фонарные столбы отбрасывают длинные тени на тротуар. Мимо меня проходит женщина, ее каблуки громко цокают по булыжникам. Я выхожу на улицу, вдоль которой протянулись ряды магазинов – стальные ставни опущены и заперты, – и останавливаюсь у телефона-автомата на углу.
Я набираю домашний номер. Я чувствую тошноту. Мой бывший дом. От этого лучше не становится. Раздается телефонный звонок, а затем включается автоответчик.
«Сейчас я не могу ответить на ваш звонок…»
Она изменила текст сообщения. Я вешаю трубку.
На что я надеялся? Может быть, как-там-его-зовут – это уже история и Сью дождется меня. Но что, если она скажет, что только в том случае, если я немедленно вернусь? К этому я не готов. Что, если она избегает меня? Что, если он с ней? Я пробую еще раз.
«Ответь, – шепчу я, прижимая пластик к уху. Проходят секунды. – Пожалуйста».
Сразу включается автоответчик. Я швыряю трубку и возвращаюсь в приют.
В темной кухне пахнет помидорами и чесноком. Я зажигаю свечу на столе и накладываю себе остатки спагетти. К счастью, здесь также есть множество бутылок с недопитым вином. Я работаю над тем, чтобы опустошить их.
Через некоторое время я слышу кашель, затем Рон присоединяется ко мне.
«Все в порядке?» – спрашивает он.
В его глазах я вижу красные трещинки сосудов.
«Конечно».
Я наполняю стакан, пододвигаю его к нему.
«О, да, – он облизывает губы. – Так намного лучше. Намного лучше».
Он допивает вино и позволяет мне снова наполнить стакан.
«Старые пердуны, – он показывает большим пальцем на спальную комнату. Дрыхнут».
Судя по возрасту, он, должно быть, самый старый паломник в приюте. Однозначно.
«Люди, – говорит он с отвращением в голосе, – они не живут. Ты уезжаешь на пять лет, видишь мир и возвращаешься, а они все те же. Едут на работу, – он крутит воображаемый руль негнущимися руками, – пьют свой чай. Знаешь, о чем это мне говорит? Они просто ждут своей смерти.
Чертовы зануды. Жизнь коротка. Надо брать ее за жабры и жить на всю катушку».
Он хлопает себя по затылку, стряхивает что-то с руки.
«Прошлым летом я провел две недели на Амазонке, путешествуя на каноэ от деревни к деревне. Вот туземцы живут как надо».
Он замолкает и отворачивается. Проходят мгновения.
Он тихо продолжает: «Я знаю, куда я отправлюсь, когда умру».
Я пропускаю очевидный вопрос. Прямо сейчас мне все равно, где оказываются пьяные англичане после смерти. Вероятно, во Франции.
Он роется в карманах и достает черно-белое перо. Он проводит им по щеке, нюхает.
«Камино – это нечто особенное для меня. Я здесь уже во второй раз. Пусть я не ученый, но я знаю, что правильно, и это, – он машет рукой, – это правильно». Он кладет перо мне на ладонь. «Ты не возражаешь?»
«Нет», – говорю я. Перо такое мягкое и щекочет ладонь.
«Камино, – его лицо дрожит. – Он был добр ко мне. Видишь? Это орлиное перо. Я нашел его. Однажды утром я вышел из этого приюта, и оно лежало у моих ног, как будто ждало меня. Я знаю, что мой внук здесь, я точно знаю».
Что-то внутри меня говорит: «Приехали».
«Ты идешь один?» –
