Шрифт:
Закладка:
Он долго молчит.
«Книга Иова, – говорит он наконец. – “Чего я боялся, то и пришло ко мне”».
«Хорошо, что ты не религиозен».
Он смеется: «Хорошо. Иначе я был бы опасным человеком».
Я поднимаю руку в воображаемом тосте.
«Есть еще кое-что, – говорит он. – Я пережил свое собственное падение. Что это было, в данный момент не имеет значения. Но я… я восстал из пепла».
Пепел. Дно. Феникс. Сью.
«Я отбросил то, что не было мной. Я стал самим собой. Это, пожалуй, лучшее, что произошло в моей жизни».
Он встает, хлопает меня по плечу.
«Но я далек от того, чтобы быть великим человеком».
Я держу его за руку. «Ты не так уж плох».
Он улыбается, затем уходит в свой отель. Вечер становится темно-синим. Виски подействовало довольно благотворно, и мне приятно побыть одному, в тишине. Единственная проблема: чем больше ты этого хочешь, тем больше людей тебе мешают. Два паломника подходят и садятся рядом со мной.
Один из них – немецкий архитектор из Шварцвальда. Довольно приятный парень. Другой – Ник – шотландский паломник примерно моего возраста, который меня мало интересует. Я встретил его в предыдущем приюте и сделал ошибку, назвав его англичанином. В тот вечер мне пришлось выслушать веселенькую лекцию по истории Шотландии.
Это закончилось обсуждением волынки, на которой, по его словам, он играл, и я сказал ему, что она звучит так, словно овцу забивают до смерти. После такого лучшими друзьями нас не назовешь.
Пока они болтают без умолку, я допиваю оставшееся виски и перестаю обращать на них внимание.
«Я забыл вас спросить, – говорит мне немец. – Что вы думаете об Игнасио?»
«О ком?»
«Ну этот, – говорит Ник. – Сумасшедший художник».
«Сумасшедший кто?»
«Игнасио, – говорит немец, придвигаясь ближе. – Вы хотите сказать, что пропустили его?»
Я чувствую себя в ловушке. Ник вытягивает свои длинные ноги, скрещивает и разгибает их. Я бы хотел, чтобы он перестал двигаться.
«О, – говорит Ник, – ты будешь ненавидеть себя за это».
Затем они начинают говорить – больше друг с другом, чем со мной. Из того, что я могу разобрать, я узнаю, что сегодня днем они проходили знак, указывающий на некий дом. Он был явно предназначен для паломников. В итоге они последовали, куда он указывал, и оттуда вышел человек дикого вида, пригласил их и налил им вина в золотые кубки.
С болью в сердце я вспоминаю знак с изображением раковины морского гребешка. Он был прибит гвоздями к дереву, но когда я проходил мимо него, то был слишком занят жалостью к себе, чтобы обратить на него внимание.
«Мы опьянели от вина, – говорит немец, похлопывая меня по руке, чтобы убедиться, что я слушаю. – Затем он попросил нас закрыть глаза. Он хороший парень. Я доверился ему. Он надел нам на шеи кресты. Он вырезал их сам».
Ник обхватывает себя за шею обеими руками. «Он дернул за веревочку, как будто душил меня, но я услышал, как он смеется, сумасшедший придурок, и когда я открыл глаза, то увидел крест».
«Он щедрый человек, – говорит немец. – Он не позволил бы нам ничего дать взамен. Его кресты знамениты на Камино».
От того, что я пытаюсь уследить за их разговором, у меня кружится голова. Я пытаюсь встать, но замечаю, что Ник достает из кармана крест. Я сажусь. Крест толстый, размером примерно с мою ладонь, и вырезан из темного дуба. Архитектор вытаскивает свой. Каждый из них уникален и повторяет естественные изгибы дерева.
Ник снова начинает тараторить. Когда немец присоединяется, я выясняю остальное. Игнасио устроил им экскурсию по своей студии. В ней было полно скульптур, сделанных из металла, дерева, зеркал. У него в столовой даже висел оригинал картины Пикассо.
«Все с ним встречались, – Ник указывает на приют позади нас. – Можешь спросить их. Жаль, что ты все пропустил».
Он убирает крест. Я просто хочу, чтобы этот день закончился.
Ужин подают в небольшом зале на цокольном этаже бара. Паломники сидят за длинным столом, громко разговаривая и смеясь. На их шеях висят деревянные кресты. У всех, кроме меня. Я молчу, двигая еду вилкой по тарелке. В основном я пью вино, а когда больше не могу этого выносить, беру бокал и бутылку и выхожу на прохладный ночной воздух.
Парковка у бара пуста. Я сажусь у стены на асфальт и быстро выпиваю стакан, чтобы согреться. Огни в деревне гаснут один за другим. Я чувствую себя одиноким путником в пустыне. Он знает, что там многое есть: оазисы, пальмы, путешественники, ищущие убежища, верблюды, которым нужна вода. Но когда он смотрит на небо над головой, на песчаные дюны впереди, он видит только пустоту.
Дверь открывается – женский голос, смех – дверь закрывается. Шаги. Розанджела.
«У вас все в порядке?» – спрашивает она.
От того, как она это произносит, у меня на глазах наворачиваются слезы. Я моргаю и киваю, отводя взгляд. Она проводит рукой по месту рядом со мной и садится. Наши плечи соприкасаются, и я чувствую ее тепло. Боже, это так приятно.
«Вы были таким молчаливым», – говорит она.
«У меня все в порядке».
«Очень по-американски, – говорит она, ставя пустой стакан на колени. – “Я в порядке”. Очень вежливо, но это ничего не значит».
Я наполняю ее бокал, снова наполняю свой. Мы чокаемся и пьем в тишине. Высоко над крышами деревни в яркой дымке виднеется Млечный путь.
«Я позвонил своей девушке».
«О, как мило».
«Теперь она моя бывшая девушка».
«О». Пауза. «Мне очень жаль».
«Так бывает». Этой женщине предстоит нести свой собственный крест. Нет необходимости увеличивать его вес.
Сквозь темноту я чувствую, как она наблюдает за мной.
«Вы о многом не любите говорить», – тихо произносит она.
«Я не это имел в виду, – говорю я, делая глоток. – Даже когда я был в Индии, моя тетя хотела, чтобы я рассказал о своем от… – я умолкаю. – Неважно. Но зачем говорить? Это только пробуждает воспоминания».
«Вы будете говорить, – замечает она. – Когда придет время. Когда вам это будет необходимо».
Я поворачиваюсь к ней лицом. «Прошло около четырех месяцев с тех пор, как я уехал из дома, – говорю я, – и теперь я не знаю, к чему мне возвращаться».
Она откидывается назад, опираясь на руки, и смотрит
