Произошло смещение центров власти и населения. Для среднестатистического жителя южной части региона веками существовавшая политическая система начала разваливаться, и пострадал центр этой власти — города. Пригородные регионы пришли в упадок и утратили свое былое значение. Семьи и небольшие коллективы превратились в сельские общины. С точки зрения духовной жизни и мировоззрения майя мы знаем, что у них существует преемственность между древностью и современностью. Системы верований всегда подвергаются испытаниям, но потеря веры в конкретное божественное правление не подорвала основные религиозные убеждения. Макэнани резюмирует события IX века следующим образом:

— То ли [божественное правление] пошатнулось из-за чрезмерного количества войн или засух (честно говоря, по доказательствам это трудно определить), то ли причиной стало что-то другое, но у правления действительно начались проблемы. То была система, введенная в действие где-то в ранней классике [250 год н. э. или около того]; некоторые утверждают, что и раньше. Эта система управления просуществовала от 500 до 1000 лет, в зависимости от того, какие критерии мы применяем к божественному правлению. И я полагаю, что, если нашей демократии будет от 500 до 1000 лет с момента ее основания, мы сочтем ее успешной.

Одним из ключевых моментов как для исследователей майя, так и для жителей данного региона является стойкость, проявляемая майя перед лицом перемен. Их религиозные традиции, церемонии и родной язык живы по сей день. Мы привыкли считать крах божественного правления, упадок крупных городов и прекращение зодчества какой-то крупной потерей, хотя на самом деле эти перемены, возможно, освободили население от громоздкой системы. Культура, которая создает уникальные произведения искусства и знаменитые памятники, может и не обеспечить свой народ выдающимся качеством жизни. Что, если мера успеха не в длительном существовании определенной политической или социальной систем, а в том, как прожили свою жизнь простые люди?

Это помогает взглянуть на коллапс майя с другой точки зрения, а исследовательская работа в соседних регионах позволяет обнаружить более широкий контекст{58}. После того, как классическая цивилизация майя пережила трансформацию, произошли изменения, которые в разных регионах выглядят по-разному. Это легко заметить, если внимательно посмотреть на регион обитания майя. В районах за пределами их родины, например в восточном Гондурасе, где мне довелось работать, ситуация совсем иная. В этом регионе всего в 200 км к востоку от родины майя, можно наблюдать определенные сходства с историческим ареалом обитания племени, но есть и кардинальные отличия. Картина коллапса там иная.

В настоящее время на востоке плотность населения гораздо ниже, чем на западе. Восток включает в себя обширные участки тропических лесов и является домом для индейских племен, язык и происхождение которых берут свое начало от нижней части Центральной Америки, Панамы или Колумбии, а не с севера, от мезоамериканских традиций, которым следовали майя. Эти различия сохранялись даже в период коллапса. Мы видим это из того, как они украшают керамику, возводят сооружения и строят города. Незначительные сходства есть, но любой, кто посмотрит на оставшийся материал, сразу разглядит разницу.

Впервые я отправился в Гондурас в апреле 1991 года. Апрель — самый сухой и жаркий месяц, и люди пользуются этим для выжигания стерни сельскохозяйственных полей. В такие дни кажется, что все вокруг горит. Через неделю после оформления документов я покинул столицу Тегусигальпу вместе с Джорджем Хейзманном, моим наставником, другом и археологом, который пригласил меня поработать в Гондурасе. Мы ехали на восток, мимо коричневых полей, частично скрытых дымом от пожара. Огонь был необходим, чтобы расчистить заросли и удобрить почву. По крайней мере, такова современная версия тысячелетнего подсечно-огневого земледелия. Джордж подхватил меня в Гондурасе возле Института Антропологии и Истории и посадил в свой старый «Лэнд Крузер», заднее сиденье которого было забито снаряжением, которое пригодится мне в течение следующих трех месяцев. Когда мощеная трасса закончилось, на улице стемнело, и мы продолжили путь в темноте по пыльной каменистой дороге. Но темной была только проезжая часть: склоны холмов были охвачены огнем. Подвижное и извивающееся, как змеи, пламя растянулось вдоль проезжей части и уходило вверх по холмам. Мы ехали от одного просвета до другого. Огонь казался обманчиво живым, но потом дневной свет показал, что ничего живого в округе не осталось. Почерневшие поля сменяли друг друга, подходили к опушке соснового бора, продолжали свой путь под соснами и упирались в тропический лес из лиственных пород. Мы остановились в городе на пересечении сельскохозяйственных полей, соснового бора и тропического леса. В городе царил мрак, так как электричество в нем появилось лишь несколько лет спустя. Мы устроились на ночлег в единственном пригодном для этого месте — в жалкой лачуге, разделенной на крошечные комнаты со стенами из прессованного картона. Разбудили спавшего в гостиной мужчину; он дал каждому из нас по свече и коробку спичек и отвел в наши комнаты. Я встал рядом с узкой кроватью, развернул тонкий матрас и положил его на пружины. Все свободное пространство рядом с односпальной кроватью заняли кирки, лопаты, экраны, штативы, треноги и редукторы.

Джордж остался со мной на два дня, помог отыскать местных гидов и показал перепись археологических памятников. В первый день мы поговорили с лидерами местных общин. Начальник полиции района спросил, есть ли у меня огнестрельное оружие. Я заверил его, что нет, но такой ответ его обеспокоил. На следующий день мы отправились взглянуть на крупный археологический объект, о котором здесь знали почти все. Он располагался в сосновом бору и состоял из множества земляных насыпей, как низких, так и возвышающихся на 5–6 м в высоту. Я стоял, пытаясь понять, что передо мной, и размышляя о том, как нанести это на карту.

— Это площадка для игры в мяч, — взволнованно произнес Джордж, и я старался изо всех сил ее разглядеть.

Это был важный момент. Площадки для игры в мяч в мире майя и во всей Мезоамерике — это места для игр с резиновыми мячами, но не только. Они были глубоко символичны и имели важное ритуальное значение. Это был скорее собор, чем баскетбольная площадка. Мы находились далеко за пределами Мезоамерики и тех мест, в которых можно было ожидать найти подобные сооружения. Я стал исследовать этот объект в попытке объяснить, почему люди построили площадки для игры в мяч в этой части Гондураса. Как мог столь символичный объект перенестись из одного региона в другой? Как можно перенести что-то настолько важное из одного мировоззрения в другое? Дело было не только в архитектуре: этот объект отражал видение космоса, основной момент в религиозном мышлении построивших его