— Это может быть сложно, господин. Думаю, они не забыли свою победу над Крассом при Каррах. Любые мои угрозы могут показаться пустыми, учитывая, что парфяне практически уничтожили восемь наших легионов и забрали голову нашего триумвира в качестве трофея.

— Осмелюсь сказать, что ты не прав. Такие вещи не забывают. Тем не менее, для чести Рима и моего выживания жизненно важно, чтобы именно парфяне просили мира. И если они это сделают, ты должен настоять на том, чтобы они совершили безусловный жест примирения. Риму нужны заложники и дань, даже если это не более чем символическое пожертвование. Внешний вид — это все, что устроит императора и сенат.

— Это правда, господин. И я думаю, то же самое можно сказать о Вологезе и его вельможах. Они не захотят выглядеть слабыми.

— Ничего не могу поделать, — кратко ответил Корбулон. — Тебе придется делать все, что в твоих силах. Если они не станут удовлетворять мои официальные требования, я разрешаю дать понять парфянам, что наши просьбы носят формальный характер, чтобы удовлетворить императора и его прислужников. Важно то, что мы достигнем мира, приемлемого для Нерона. Вот что ты должен будешь донести до Вологеза. Он может быть готов согласиться на это при таких деталях. Хотя, скорее всего, нет. В любом случае, все, что дает мне время подготовить армию к предстоящей кампании, принесет пользу Риму.

— Тогда истинная цель посольства — выиграть отсрочку и добиться мира.

Сухость в тоне Катона не прошла мимо слуха главнокомандующего. — Полководец вынужден использовать людей, оружие и стратегии, доступные ему, трибун Катон. Если я смогу использовать посольство как уловку, чтобы получить преимущество над врагом, то я это сделаю, — он сделал паузу и внимательно посмотрел на Катона, прежде чем продолжить. — Несомненно, ты сомневаешься в целесообразности предложения заключить мир и одновременной подготовки к войне.

— Что-то в этом роде, да, господин.

Корбулон пожал плечами. — Что я могу сказать, трибун? Мы живем в тяжелые времена. Республика — не более чем далекое воспоминание. Любое чувство чести, которое могло существовать в какой-то золотой век, давно умерло и похоронено. Сейчас важна победа, и неважно как она будет достигнута. С победой приходит награда в виде возможности написать историю того, как была одержана эта победа. Неужели ты действительно думаешь, что, если нас заставят сражаться, кому-то в Риме будет не наплевать, как мы победили Парфию, когда триумфальное шествие уже будет идти по столице? Нет. Единственное, что будет иметь значение для толпы, Сената и Нерона, — это зрелище повозок, везущих военную добычу, вид пленных в цепях и увешанные гирляндами штандарты наших солдат, высоко поднятых на всеобщее обозрение. Так что избавь себя от благочестия. В результате ты будешь спать лучше. Я делаю так. Еще будут вопросы?

— Я думаю, вы ясно изложили цель моей миссии, господин. — Катон на мгновение задумался. Посольство, особенно посланное из Рима, обычно проводилось в масштабе, достаточном, чтобы произвести впечатление на другую сторону. Но задача, которую поручил ему Корбулон, была чревата опасностями. Полководец не мог не знать этого. Тогда было бы лучше убедиться, что цена, которую, возможно, придется заплатить, была как можно более ограниченной. — Господин, учитывая обстоятельства, я думаю, было бы лучше, если бы меня сопровождал только небольшой эскорт. Нет смысла терять больше парней, чем вы можете себе позволить.

Корбулон несколько мгновений гладил свой подбородок и затем кивнул. — Как бы я не хотел произвести впечатление на наших парфянских друзей демонстрацией пышности, я согласен. Кто знает, может, мы это даже хорошо разыграем. Они знакомы с аскетизмом греков. Давай дадим им то же самое. Покажем, что Рим не занимается фальшивкой. Мы подходим строго к делу. Попробуй впечатлить их этим, трибун.

— Я сделаю все, что в моих силах, господин.

— Не сомневаюсь, — Корбулон помолчал, прежде чем продолжить. — Ты возьмешь с собой одного из моих лучших людей в качестве советника. Аполлоний из Перги. Ты с ним встречался?

Катон покачал головой. — Не припомню.

— Как жалко. Он человек значительных способностей. Владеет многими восточными языками и хорошо знает регион. Именно такой человек будет рядом с тобой для решения поставленной задачи. Я уже проинформировал его о миссии. Фактически, он уже ждет снаружи. Думаю, вам двоим пора познакомиться. — Корбулон подошел к двери и открыл ее. — Аполлоний, пожалуйста, зайди.

Человек, которого Катон видел ранее, вошел в комнату и, не спросив, пододвинул табурет к краю стола. Он осторожно поставил флейту.

— Благодарю вас за это. Это как раз то, что мне было нужно.

— Я рад, — ответил Корбулон. — Хорошо за ней приглядывай.

— Я сделаю все возможное, чтобы однажды вернуть ее тебе, — улыбнулся Аполлоний. — Вам она еще может понадобиться.

Командующего, похоже, не задело несколько фамильярное отношение мужчины, когда он вернулся в свое кресло.

Катон заколебался. Он почувствовал волну раздражения от того, что с этим человеком, Аполлонием, имело место такое фамильярное общение. Как будто он был агентом полководца, а Катон — его помощником, а не наоборот.

Корбулон откинулся на спинку стула и продолжил. — Разреши представить Аполлония, сына Демиппа из Перги. Возможно, ты слышал о его отце.

Имя всколыхнуло далекие воспоминания. — Философ? Последователь школы циников, если я припоминаю.

— Действительно он был, — одобрительно кивнул Корбулон.

Катон приподнял бровь. — Был?

Аполлоний сел вперед, уперся локтями в колени и, сцепив руки, внимательно посмотрел на Катона. — Мой отец умер в ссылке несколько лет назад. Я удивлен, что ты о нем знаешь. Я думал, что его репутация ограничивается узким кругом ученых здесь, в восточной части Империи.

Хотя его голос был низким, с богатым тембром, Аполлоний говорил мягко, и в его речи была приятная мелодия и ритм, которые мгновенно расположили к себе Катона, прежде чем вмешалась его естественная осторожность. — Я признаю, что его работы нелегко найти в Риме, — ответил трибун. — Циники вышли из моды во время правления Августа, но в юности я нашел его «Эстетику бытия» в библиотеке Тиберия.

— И? — Аполлоний слегка склонил голову набок, его темные глаза не отрывались от Катона.

— Меня впечатлило многое из того, что он написал.

— Но…

Катона раздражало то, что другой человек так легко уловил его сомнения по поводу работы. Он тщательно составил свой ответ. — Хотя я восхищался его стилем и ясностью, с которой он передал свои мысли, большинство его идей были заимствованы из работ более ранних философов. В частности, Зенона. Не то чтобы нет ничего