Марию связывают со многими местами в Священном Писании и в сочинениях Отцов Церкви, в которых лилия фигурирует как символ девственности. По мнению некоторых богословов, при зачатии Марии на нее не перешел первородный грех; это еще не догмат о непорочном зачатии Пресвятой Девы, который будет окончательно утвержден католической Церковью только в 1854 году, но это уже традиция, которая предписывает окружать Марию атрибутами, связанными с понятием чистоты. Белый цвет, цвет девственности, становится ее литургическим цветом, а лилия – главным из иконографических атрибутов. В обоснование этого приводятся ссылки не только на Библию и на Отцов Церкви, но также и на Плиния, который утверждает, что лилия – самый белый, самый чистый и самый плодовитый из всех цветов86. В этом пункте христианские и языческие авторы полностью сходятся.

Чистота, плодовитость, царственность: таковы на рубеже первого-второго тысячелетий символические значения этого цветка, и белизна его несравнима ни с какой иной. Начиная с этих пор, иконографических свидетельств (печатей, монет, миниатюр в рукописных книгах, фресок на стенах), изображающих Марию с лилиями или среди лилий, становится все больше и больше. Они, словно эхо, вторят молитвам, поэмам, песнопениям и проповедям (в том числе проповедям святого Бернарда Клервосского), где Пресвятую Деву сравнивают с лилией и где этот белый цветок провозглашается главным символом девственности. Форма цветка на изображениях бывает разнообразной, но символическое значение лилии от этого не меняется. Порой это примитивные стилизованные цветки, порой реальные садовые лилии, запечатленные с большим или меньшим правдоподобием, а порой – вариант, уже близкий к геральдической лилии. Именно этот вариант, ставший впоследствии классическим и узнаваемым, будет украшать короны, скипетры и мантии государей. Переход от цветка Девы Марии к королевской лилии происходит во второй половине XII века через посредство различных объектов, которые у Царицы Небесной и у короля Франции находятся в совместном владении. Одновременно меняется цвет лилии: из белой она становится золотой. Заметим, что в средневековой иконографии и символике золотой цвет часто выполняет функцию супербелого. Так произойдет с гербом династии Капетингов, который появится в конце XII века и уже в следующем столетии станет гербом французской монархии: «лазурный щит, усыпанный золотыми лилиями»87.

Это может показаться странным, но литературу, посвященную геральдической и монархической лилии, нельзя назвать ни обширной, ни содержательной. А ведь речь идет о теме, по-настоящему важной для истории религии, королевских династий, политической истории, истории искусства и символики. Однако данная тема, мягко говоря, не является нейтральной, и, после того как Франция стала республикой, ее изучение привело к таким идеологическим разногласиям и таким предвзятым оценкам, что ученые в итоге стали ее избегать. Даже специалисты по геральдике, кому в первую очередь надо бы заняться подобными исследованиями, до сих пор не посвятили этой геральдической фигуре, этому символу французской монархии фундаментальный (и по необходимости коллективный) труд, какого мы вправе от них ожидать88. Хотя материала для этого достаточно: в период с XII по XIX век лилия фигурировала повсюду, на огромном количестве артефактов, изображений, произведений искусства и памятников. Более того: эрудиты, жившие до Великой французской революции, уже проделали часть работы, собрав немало документальных свидетельств89. Их труды, хоть и устаревшие, порой наивные, нередко превосходят исследования эрудитов-полиматов XIX90 и даже начала XX века. Под пером последних геральдическая лилия нередко превращалась в повод для политических спекуляций91, позитивистских преувеличений и, что гораздо хуже, эзотерических бредней. Но не будем сейчас на этом задерживаться. Поговорим об этом позже, когда речь пойдет о белом как цвете королей.

А пока, продолжая разговор о Средних веках, мы только отметим, что мода на лилию как атрибут Пресвятой Девы достигла наивысшего расцвета в XII–XIII столетиях. В живописи и скульптуре позднего Средневековья лилия встречается все реже и реже, ее начинают вытеснять другие цветы, в частности роза. Алый цветок любви побеждает белый цветок чистоты: и это уже само по себе показывает, как изменился характер культа Пресвятой Девы и как изменилось его восприятие92.

В общем и целом белый цветник Средневековья кажется уже не таким обширным, по крайней мере в плане символики. Кроме лилии, там растут ромашка, ландыш и боярышник, а также белые сорта цветов, которые могут быть и другого оттенка, – жимолость, водосбор. Но одна только ромашка обладает устойчивой, постоянно выявляемой символикой: чистота и невинность, как у лилии, но также и юность, веселье, любовь. Вместе с тем, несмотря на желтую сердцевину и лепестки, напоминающие лучи, несмотря на дальнее родство с подсолнухом, ромашка очень редко ассоциируется с солнцем – светилом, которое у христианского Средневековья не вызывает особого восторга, а, напротив, вызывает опасения. Ландыш символизирует пробуждение природы и робкую радость жизни. Он достаточно поздно появился в цветнике Пресвятой Девы и, согласно легенде, родился из слез, пролитых Ею у подножия креста. Впрочем, эта легенда сложилась не раньше XVII столетия. А обычай сажать у дома другое растение Богоматери – боярышник, – чтобы защитить жилище от молнии, тоже не средневековый: он возник уже в Новое время.

Агнец, лебедь, голубка: белый бестиарий

Фауна, которая в Средние века ассоциируется с белым цветом, многочисленнее, чем флора, а символика белого, связанная с животным миром, устойчивее и обширнее, чем соответствующая символика мира растительного. Речь идет прежде всего о животных и птицах с белой шерстью или оперением, которых христианство оценивает весьма положительно93.

«Агнец – самое кроткое из всех животных на земле», – утверждает неизвестный автор латинского бестиария XII века. У него нет рогов, ему нечем обороняться, и «когда с него состригают его белоснежную шерстку, он безгласен, безропотен и выказывает полное повиновение. Это само воплощение чистоты и невинности»94. Другие авторы уверяют, что в стаде агнец узнает мать, едва услышав ее блеяние. Равным образом и она в стаде агнцев распознает своего по голосу, хотя, казалось бы, их блеяние звучит одинаково; она выказывает ему ни с чем не сравнимую нежность: «Вот так же и Господь распознает каждого из нас и одаряет любовью; и мы знаем, что Он – отец наш единый»95. Многие авторы объясняют: в Новом Завете Спаситель назван Агнцем Божиим потому, что Он – жертва, принявшая груз наших грехов и предающая Себя Господу, дабы искупить их вместо нас. Все видят в плоти агнца плоть страждущего Христа, вспоминая ветхозаветный рассказ о барашке, который был принесен в жертву вместо Исаака (Быт. 22, 1–14). Однако в отношении Агнца из Откровения авторы не проявляют такой уверенности (хотя слово